Я молча кивнула, сглотнув пересохшим горлом. Маурон отставил поднос на тумбу около кровати. Помог мне сесть, подложив под спину подушки. Я почувствовала его руку на голой коже спины, вздрогнула, но промолчала. Император установил поднос передо мной, откинув прикреплённые по бокам ножки, открыл металлический колпак.

В нос ударил головокружительный аромат. Овощной бульон. В животе заворчало. Я взяла ложку, но некоторое время не могла есть, борясь с испугом и дрожью. Испугом от того, что запястье выглядело таким хрупким и тонким, что голубые венки, казалось, были над, а не под кожей. И дрожью от слабости, когда лёгкая ложка кажется рукоятью тяжёлого меча.

Маурон сидел рядом, внимательно разглядывая, но не предлагая помощь. Я набрала первую порцию и медленно донесла до рта. С трудом проглотила. Потом ещё. Вкус постного овощного бульона казался настолько ярким и полным, что я разбирала оттенки каждой его составляющей. После пятого или шестого глотка я отложила ложку и откинулась на подушку.

- Отдыхай, - сказал император и забрал поднос. Когда он помогал мне устроиться лёжа, я уже снова спала.

Мне сменили гардероб. Полностью. Теперь все мои платья и рубашки шились со специальным разрезом вдоль позвоночника. И плащи. Как же я их возненавидела. Неудобные, жесткие, с застежкой у самого горла. Они были необходимы, чтобы никто не увидел моей голой спины, чтобы никто не узнал.

Люди, входящие в ближний круг доверия, давали клятву на крови. Император взял ее даже с моих нянюшек.

После смерти отца Маурон стал моим опекуном. В поместье, которое перешло ко мне вместе с графским титулом, отправили управляющего, а я, естественно, осталась во дворце.

Чтобы отвлечь меня от скорби, а может просто решив, что я достаточно взрослая, император резко увеличил количество моих занятий. Языки соседних государств, их история, экономика и география стали моими обязательными предметами. И тренировки. Еще три года назад Маурон настоял на их необходимости, но теперь они стали настолько интенсивными и утомительными, что, приходя в свою спальню, я падала и засыпала.

Крылья больше не проявляли себя, оставшись в прошлом вместе с жуткими болями и лихорадкой. Но, почему-то, чем чаще император смотрел на меня, тем мрачнее становилось его лицо.

- Собирайся, Фелиция, - сказал он мне однажды утром. - Мы едем на прогулку.

Я даже слегка обрадовалась. Прогулка вместо очередной изнурительной тренировки с оружием. Терпеливо дождалась, когда мои длинные волосы заплетут в тугие косички, помогут одеться в брюки и рубашку и закутают в плащ.

Император ждал меня в седле. Я огляделась в поисках своей смирной кобылки, но ее не было.

- Руку, Фелиция, - сказал император, подъехав ко мне на своем черном громадном жеребце, которого я всегда побаивалась.

Руку я протянула, и Маурон одним движением, даже не причинив боли рывком, посадил меня перед собой.

- А где Лютик? - спросила я. Тогда я еще задавала лишние вопросы, и мне это прощалось.

- Сегодня она тебе не нужна.

Он развернул коня еле уловимым движением поводьев. А как император заставил того пуститься в галоп, я даже не заметила. Лишь вжалась спиной в грудь Маурона, опасаясь упасть.

- Не бойся, птичка, - сказал он с улыбкой в голосе. - Я не дам тебе упасть. Никогда.

Маурон привез меня на обрыв. Спешился сам и аккуратно снял меня. Подвел к краю обрыва и стянул с меня плащ. Я поежилась, вопросительно глядя на императора. Стояло лето, но ветер распахнул рубашку сзади и теперь трепал ее изнутри - то натягивая, то надувая. Я обхватила себя руками и осторожно заглянула вниз. Высоко. И страшно. Несколько камешков сорвалось вниз, выскользнув из-под ботинок, и я отошла.