Однако Илья Григорьевич ответил твердо и непреклонно:

– Очевидно, что раз я ее замещаю, то Алла Игоревна занята. И раз уж вы так справедливо заметили, что это ее предмет, я также отмечу, что вы, должно быть, очень хорошо к нему подготовились, раз так переживаете из-за ее отсутствия, а поскольку я не могу пройти мимо такого человеколюбия, то пойду вам навстречу и выслушаю вас первой. Выходите к доске, Завьялова.

Я прикусила губу, стараясь спрятать улыбку.

– Да я же только спросила…

– А я же просто вызвал вас к доске. Нет, без тетради. Распишите-ка мне структурные аномалии хромосом.

Булатова дернулась: это был ее вопрос. Судя по лицу Илья Григорьевича, он прекрасно понимал, что студенты договорились и разобрали темы заранее – и именно поэтому вызвал Завьялову.

– Это нечестно! – заявила Завьялова. – Я готовила другое!

– Правда? И когда к вам на прием придет женщина, родившая больного ребенка, вы скажете также? Я не увидела хромосомную болезнь, потому что готовила другой вопрос?

Завьялова принялась что-то бурчать себе под нос. Жаров лениво поднял руку, вызываясь отвечать вместо нее, но преподаватель был непреклонен.

Именно из-за такого подхода его и не любили практически все студенты.

И именно из-за этого его любила я.

Панов Алекс

3. 3

Далее был обычный семинар. Типичный для Илья Григорьевича, но не типичный для Аллы Игоревны. При всем моем уважении к преподавательнице, ей все же не хватало дара заинтересовать, увлечь, зацепить – зато все это с лихвой сейчас компенсировал он. Впервые мне было интересно на генетике.

Пара закончилась. Все потянулись к выходу. Я специально копошилась дольше обычного, и дождавшись, наконец, когда все уйдут, подошла к столу Игнатьева:

– Это была замечательная пара, – тихо сказала я.

– И ты, как всегда, замечательно себя на ней проявила, – похвалил меня он.

Я смущенно улыбнулась.

– Мира, что-то случилось? – вдруг спросил меня он. – Ты выглядела расстроенной, тебя кто-то обидел?

Я смешалась:

– Н-нет, все в порядке. Честно.

Он сощурился.

– Мира, с тех пор, как ты сюда приехала, ты изменилась. Там, в Чарушино, ты была жизнерадостной, общительной, веселой. Здесь же ты как будто… закрылась. Как устрица в раковину – ххоп! И нет тебя. Все время одна, все развлечения мимо. Так нельзя. Ты молода, наслаждайся студенческой жизнью, пока можешь. Это самое лучшее время в жизни каждого человека.

Я бросила на него недоверчивый взгляд.

– Тебе нужно больше общаться с другими людьми, – строго добавил он. – Скажи, ты завела себе тут друзей?

– Да, – обрадовалась я, – я дружу с Машей Зиминой.

– Не помню такую.

– Она с другого университета, учится там на операторском факультете, хочет стать известным блогером. У нее уже даже свой канал есть.

– Ладно, как-нибудь нас с ней познакомишь.

Я закивала как китайский болванчик.

– У меня через пять минут пара в другом корпусе, – сказал Илья Григорьевич, – я пошел. Но, Мира, если у тебя возникнут проблемы или кто-то посмеет тебя обидеть, сразу обращайся ко мне, поняла?

Я прочистила горло: мне требовалось время, чтобы убрать все обожание из своих глаз.

– Хорошо, – кивнула я.

Я прекрасно знала, что я никогда не прибегу к нему жаловаться – но ему это знать было вовсе не обязательно.

– Увидимся, – ласково улыбнулся мне на прощание преподаватель и ушел.

А я осталась унимать свое грозящее выскочить из груди сердце.

В комнате общежития больше никого не было. В отличие от меня, мои соседки внимали завету Ильи Григорьевича и весело проводили время после занятий. У меня не было такой роскоши, как позволить себе веселиться за счет своих опекунов, поэтому, наскоро перекусив, я побежала в «Тилли-Вилли».