Жизнь заиграла новыми красками.

Я даже чуть воспряла духом и начала искренне наслаждаться учебой. А еще поймала себя на том, что стала радоваться мелочам, на которые не обращала внимания раньше: бликам солнца на сугробах, пушистому снегу, декорациям магазинов, вкусным запахам с пекарен.

Меня не трогали целых тридцать дней, и я наивно считала, что так оно будет и впредь.

Но, оказалось, то была только передышка.

Я сидела на подоконнике и смотрела в окно. В маленьком кабинете, кроме меня, никого не было: все ушли обедать в столовую. Я же, утолив голод куском домашнего сливового пирога, наслаждалась одиночеством и прекрасным видом. Настолько расслабилась, что даже качала ногой от удовольствия и жмурилась на слепящее солнце – и потому не обратила внимания на то, как открылась дверь.

И, когда раздался знакомый голос, я все еще целую секунду продолжала блаженно улыбаться, пребывая в своем волшебном мирке – пока мой мозг не опознал его владельца и не подал сигнал опасности.

– Здравствуй, мышонок. Скучала?

Я медленно обернулась – а затем, спустя ту самую пресловутую секунду, слетела с подоконника, неверяще глядя на Панова.

Он был один. В кои-то веки я не видела рядом с ним ни громилу, ни того второго, который тогда принес поесть – но облегчения это отнюдь не принесло.

Панов, не дожидаясь приглашения, подошел ближе, сокращая разделяющее нас расстояние – и я с ужасом поняла, что вновь загнана в угол. Чтобы меня не было видно из коридора, я уселась на подоконник самого дальнего окна, и теперь мне некуда было скрыться: справа и слева стены, спереди – Панов.

– Вижу, что нет, – вздохнул он. – Неужто я настолько тебе неприятен?

Он ведь не думает, что я начну его разуверять, верно?

– Очень жаль, – он продолжал общаться с тишиной, – потому что ты-то мне как раз приятна. Даже очень. Настолько, что весь этот месяц я не переставал о тебе думать.

От его голоса меня начало корежить. Я бросила быстрый взгляд за его спину: может, сейчас кто-нибудь зайдет в кабинет, и я буду спасена?

Панов вдруг вытянул вперед руку, явно собираясь коснуться моих волос. Я дернулась от него с такой скоростью, что ударилась затылком о стену позади себя. Он замер. Затем уголок его рта скривился в ухмылке.

– Ладно, предположим, наше знакомство не удалось. Почему бы нам не попробовать заново, мышонок? Кто знает, может, из этого что-то получится?

– Что именно? – выдохнула я.

– Что-то большое и светлое, – он наклонился ко мне так близко, что теперь я, наконец, увидела его глаза. Серые. Они у него серые. И мертвые. – Или маленькое и грязное.

Когда его слова до меня дошли, я думала, сердце просто взорвется в груди. Я нелепо продолжала смотреть в его лицо, но он не шутил: ухмылялся, но в глазах не было смешинок. Он и в самом деле предлагал мне… что?

– Если и сейчас до тебя не дошло, – продолжал он тихо, и звук его голоса мягким бархатом вливался в мои уши, заставляя цепенеть от страха, – выражусь по-другому. Хочу. Тебя. Трахнуть.

Дыши.

– Но, учитывая твой пугливый характер, я готов пойти тебе навстречу и даже, – Панов склонил голову набок, – поухаживать для начала.

Я в ужасе распахнула глаза. Если он не перестанет говорить прямо сейчас, клянусь, я умру на месте.

Я замотала головой.

– Я… не хочу.

– А мне плевать. Я заеду за тобой в общежитие сегодня в семь. Надень что-нибудь… – Панов бросил на мою одежду брезгливый взгляд, – нормальное. И еще. Попробуешь не выйти или вновь сбежать – и ты об этом сильно пожалеешь.

Он отодвинулся – но холод, который сковал мое тело, никуда не делся. Я беспомощно наблюдала, как он идет к двери: высокий, сильный, опасный – и понимала, что влипла.