Магов Уильям если и не боялся, то остерегался. И старался не связываться с ними. Именно магов задействовали, чтобы обучать молодых неопытных бастардов послушанию. О собственном обучении у Уильяма остались отвратительные воспоминания.
Но здесь и сейчас ему было все равно, кем является дядя Виктории. Он хотел ее саму, ту, о ком он бесплодно мечтал долгое время.
Рядом визгливо рассмеялась Лорена ронт Щарская, вырывая Уильяма из его мыслей и ощущений. Ее, нарушая этикет, посадили рядом с Уильямом. Впрочем, она не была против. Пока не была. Зато начнет протестовать, когда насытится телом Уильяма. Тогда сразу вспомнит и о правилах приличия, и об этикете, и даже о семье.
— Ах, Вилли, ты слышал ту чудесную историю, которую рассказывал барон? — как обычно, фамильярно обратилась она к Уильяму.
Вилли. Сразу поставила его на место, напомнив, кто он есть и о ком ему не стоит и мечтать. Сука. Визгливая сука.
[1] Днем камизы носили в качестве нижней одежды. Ночью использовали как ночную рубашку.
[2] Котта — европейская средневековая туникообразная верхняя одежда с узкими рукавами.
7. Глава 7
Затмила мне весь женский род
Та, что в душе моей царит.
При ней и слово с уст нейдет,
Меня смущенье цепенит,
А без нее на сердце мгла.
Безумец я, ни дать ни взять!
Серкамон
Вика, само внимание, находясь в обеденном зале, во все глаза рассматривала сидевших за столом аристократов. Самых настоящих, тех, у кого имелись и замки, и крестьяне, и земля, и даже казна. Последнее, правда, не у всех, только у тех, кто выше рангом. Они вели себя так же, как и многие знакомые Владика: неспешно обсуждали знакомых, государство, личную жизнь, ту же погоду. И Вика внимательно, жадно слушала все, что они говорили, старательно запоминала, кто и в чем может быть полезен, и намеревалась использовать свои впечатления позже, в научной работе, а может, и в книге, которую она давно планировала написать по Средневековью. Теперь на обложке можно будет смело указывать: «Основано на личных впечатлениях и опыте автора». Так больше народа купит. Люди всегда любили тексты, основанные на личных впечатлениях. А пока… Пока надо было наблюдать за подопытными аристократами.
Их наряды поражали пышностью, слепили глаза ювелирными изделиями, драгоценными камнями, посеребренными и позолоченными деталями. Казалось, каждый из сидевших за столом стремился надеть все и сразу, чтобы показать, что у него есть деньги и положение в обществе, что он равен остальным гостям, а может, и превосходит их по своему положению и нахождению на социальной лестнице. Кичливые и надменные люди, местные аристократы вряд ли хотя бы слышали о скромности и умеренности.
Вика, как почетная гостья, сидела возле Аурелиуса, рядом с хозяином замка. Тот выглядел внушительно в своем кресле, его наряд, как и наряды остальных, тоже завораживал взгляд яркостью и богатством. Но его лицо… На нем были написаны все многочисленные пороки этого мира, причем крупными, жирными мазками. Неплохой физиономист[1], Вика прекрасно видела, что перед ней находится человек надменный, жесткий, может быть, даже жестокий, резкий, любящий лесть, деньги, хорошую еду и красивых, ухоженных женщин. Она внимательно вслушивалась в его речь и пришла к выводу, что он, пересыпавший свои высказывания неподходящими по смыслу словами и выражениями, явно недалекого ума, но при этом сам уверен в обратном. А его гости не спешат его переубеждать.
Да, впрочем, большая часть сидевших за столом могла легко попасть под подобные определения. Кроме странного мужчины в конце стола. Он сидел почти что обособленно, подальше от остальных, с каменным лицом, словно статуя. Напряженный, словно сильно сжатая пружина, по мнению Вики, он с огромным трудом сейчас держал себя в руках. На него практически никто не обращал внимания. И Вика, неплохо разбиравшаяся в средневековых отношениях между сословиями и внутри них, довольно быстро пришла к выводу, что это и есть тот самый знаменитый жиголо. Бастард, как сказал недавно Аурелиус. И это было невероятно странно. Вика была, пусть и не очень близко, знакома с некоторыми такими мужчинами, жившими за счет женщин, там, на Земле. Они все постоянно носили на лице маску веселья и добродушия, тщательно делали вид, что в восторге от всего на свете, и не позволяли себе ни малейшего негодования на людях.