Все права и преимущества служебные, каковые имели предки ваши в прежние времена.

Вашу самобытность, стяжавшую вам историческую славу.

Неприкосновенность ваших земельных угодий, приобретенных военными трудами, заслугами и кровью ваших предков.

Если боевые обстоятельства временно не допустят вас на земли предков ваших, то мы устроим вашу казачью жизнь на востоке Европы под зашитой фюрера, снабдив вас землей и всем необходимым для вашей самобытности.

Мы убеждены, что вы верно и послушно вольетесь в общую работу с Германией и другими народами для устроения новой Европы и создания в ней порядка.

Да поможет вам Всемогущий!

Начальник Штаба

Германского Верховного Командования

Генерал-фельдмаршал КЕЙТЕЛЬ

Рейхсминистр Восточных Областей РОЗЕНБЕРГ

10 ноября 1943 года»

Человек в высокой кабардинской папахе и начищенных до блеска хромовых сапогах еще раз перечитал обращение. Текст выглядел чужим, хотя человек в папахе принимал непосредственное участие в его составлении. Он прочел много советских газет и ненавидел их вовсе не за бесконечные славословия в адрес Сталина. Гораздо противнее были сокращения, введенные в русскую речь большевиками, все эти ЦК, ОСОВИАХИМ, Совнарком и «замкомвоенмор». «Замком по морде», – мрачно шутил про себя генерал.

Не выносил он и сами обороты речи, полные фальшивой бодрости и энтузиазма. Воззвание к казакам должно было быть написано другим, подлинным языком. В общем, это почти удалось, но местами палку перегнули. «В воздание ваших заслуг…» – слишком уж выспренне звучит.

Здешняя зима не нравилась Крайневу – сплошная слякоть. Чем-то она напоминала зимы на Дону и Кубани – по-настоящему морозных дней и там выпадает немного. Главная разница в ветре – по степям он гулял круглый год. Зимой бывал сырым, настырным, пробирался под гимнастерку даже сквозь полушубок и офицерский китель. Скулил по-собачьи, завывал по-волчьи, рыдал, как рыдает женщина над трупом солдата. Одним словом, здорово досаждал.

А вот здесь, в Германии, генералу не хватало этого ветра. Здесь серая пелена на небе никак не хотела сдвигаться с места, дождь и мокрый снег падали сверху вниз одинаково беззвучно.

Человек в папахе серебристо-серого курпея еще раз перечитал воззвание, похлопывая нагайкой по голенищу сапога. Какой смысл радеть о чистоте русского языка, если этот документ проводит окончательный водораздел между казаками и русскими в немецком стане?

Вскоре после Гражданской он писал в эмигрантской прессе, что казаки не могут закрыть глаза на Россию и устраиваться сами. Какой бы союз они ни заключили, как бы ни объединялись, Россия, если захочет, всегда раздавит их.

Он помнил эти многолюдные сходки людей, проигравших главную в своей жизни войну. Озлобленных на судьбу, с претензиями к бывшим командирам и боевым товарищам, со своими путаными мыслями о том, что делать дальше, как сковырнуть большевиков. Каждый фанатично дорожил своей военной формой и холодным оружием, орденами несуществующей, рассыпавшейся в прах империи под двуглавым орлом.

Но при всем том многие уже давно, с самого известия о расстреле императора и его семьи, не желали считать себя частью России. Готовы были отстаивать интересы только родного казачьего края. А в Москве и Петрограде пусть устраиваются как хотят.

– Никогда казаки не поднимались против своей матери-России, не поднимутся и теперь, – доказывал генерал в насквозь прокуренном зале. – Говорить о казачьей самостийности – значит делать дело Кондратия Булавина, вести их прямою дорогою к виселице. Дело кончится, как в старой песне: «среди поля хоромами высокими, что двумя ли столбами с перекладиною».