– Сдаем колхозной ферме.

– Принимают?

– А как же… Одно время я поговаривала, чтобы продать корову. Отец воспротивился, мол, глядя на председателя, и другие колхозники сведут со двора личных коровенок. Придется тогда колхозным молоком деревню обеспечивать.

У дома, скрипнув тормозами, остановился «газик». Лязгнули дверцы. Антон выглянул в окно и в сумерках разглядел возле машины отца и деда Матвея. Отпустив шофера, отец по привычке отряхнул о голенище сапога запыленную кепку и направился во двор. Высоченный дед Матвей, задиристо выставив белую бороду и сердито пристукивая батогом, направился следом, что-то бубня себе под нос. Антон встретил их у порога. По очереди обнял обоих.

– Антошка, ядрено-корень, в гости заявился! – дед Матвей сменил гнев на милость. – Здрав-желаю, милицейский офицер!

– Здравствуй, дед, – улыбнулся Антон. – Все воюешь?

– Как иначе? С Торчковым щас чуть не врукопашную схватился. Вы, что ль, брали Кумбрыка в понятые к Ерошкиной плотине?

– Мы.

– Додумались, мудрецы! Кумбрык за один момент на всю деревню раззвонил, будто там убитого революционера с железной ногой откопали.

– Почему непременно революционера?

– Спроси чудака! Кумбрыку что на язык ни попадет – без устали молотить будет. В прошлом году летающими тарелками всех задурил. Нынче, как о семидесятилетии революции заговорили, в политику ударился. Наслушается по телевизору иностранных слов и сыплет ими как горохом. Я ему грю: «Иван! Не спорь со мной!» А он, звонарь, с апломбом хорохорится. Дескать, между нами происходит не спор, а ведется свободная дискусия, иными словами, плюйаризм мнений…

Антон захохотал:

– И чем этот «плюрализм» закончился?

– Ничем. Игнат аккурат подъехал. Плюнул я на дискусию да сел к нему в машину.

Войдя в азарт, дед Матвей и за ужином долго не мог успокоиться. Притих он лишь после того, как Игнат Матвеевич спросил Антона о Ерошкиной плотине. Антон коротко рассказал. Отец задумался:

– Не знаю таких, кто на железном протезе ходил…

– Торчков упоминал первого председателя колхоза Афанасия Жаркова, – сказал Антон. – Случайно, не помнишь его?

– Когда Жарков пропал, мне было лет двенадцать. Помню, как он размашисто шагал на костылях, а протез… С какой стати?.. – Игнат Матвеевич обратился к деду Матвею: – Отец, Афанасия Жаркова помнишь?

– Дружили мы с ним, – хмуро ответил дед, поправляя за ухом наушник слухового аппарата. – Канул мужик в неизвестность.

– Откуда этот Жарков в Березовке появился? – спросил деда Антон.

– Из города Старо-Быхов.

– Расскажи подробнее.

– Подробность, Антошка, длинной получится… – дед Матвей с хрустом раскусил кусочек рафинада и, причмокивая, стал запивать его чаем из блюдца. – Империалистическую войну я начал службой в сорок четвертом Сибирском стрелковом полку бомбардиром при полковой артиллерии. Военная кампания, прямо сказать, принимала для нас хреновый оборот. Ни толкового командования, ни боеприпасов в достатке не было. Осенью шестнадцатого года, помню, прикатил в полк сам командир дивизии генерал Зарок-Зарековский. Агитировать приунывших солдатиков стал. Дескать, бодритесь, сыны Отечества! Как только разобьем неприятеля, царь сразу даст указание прибавить крестьянам землицы, а рабочим жалование увеличит. А чем разбивать, если на каждую пушку в полку всего по два снаряда приходится? Ну, выслушали мы генеральскую агитацию… А до генерала побывали в наших солдатских рядах большевики. Разъяснили безнадежность войны и призвали повернуть ее в войну гражданскую, стало быть, против монархии. Но все-таки в конце сентября царские генералы кинули нас в бой. Не повезло мне в том бою – по левому бедру жахнула разрывная пуля «Дум-дум». Излечивался в Минске, где находился наш лазарет. Провалялся там до марта семнадцатого года и получил назначение в сто двадцатый Кологривский полк, который квартировал в небольшом городке Старо-Быхов. Тут и свела меня судьба с Афанасием Жарковым…