Интересно, не ждёт ли он, что я сделаю ответный шаг и представлю его своим близким? Я мучилась этим вопросом, пока Максим сам не разрешил мои терзания. Сказал — сейчас отвезёт меня и опять завалится спать. И что очень устал. Признался, что неважно себя чувствует. Я коснулась его лба, и обнаружила, что он горячий.

— Да у тебя температура! И ты всё это время терпел? Тебе нужно лечиться, в постели лежать! Мама знает, что ты заболел?

Он недовольно фыркнул.

— Свет, не начинай. Мне не семь лет, разберусь.

Наверное, он прав. Я слишком распаниковалась, будто он несамостоятельный мальчишка. И этим его уязвила. Тогда мне казалось, что я проявляю заботу. На самом деле в его глазах это выглядело, как чрезмерная опека, которая раздражает и унижает.

О том, чтобы зайти к нам, я даже не заикнулась. Конечно, я подумывала о том, что пора бы капитулировать и пригласить Максима к себе. На всю ночь. Он у меня в доме, к слову, не был. Мы всегда сидели во дворе. Но после неясного намёка Ильи Андреевича на то, что какая-то петербурженка ему категорически не по нраву, с этой идеей решила притормозить.

9. Глава 9

Рабочий день тянулся бесконечно. Я сидела и смотрела, как тёплый солнечный свет играет через большие окна библиотеки. Было невыносимо скучно и хотелось домой. Неожиданно спохватилась. Вспомнила, что собиралась прочесть надпись на стоящем поблизости от библиотеки памятнике. Ничего не объяснив коллеге, поспешила на улицу. Стела, пилон или обелиск — не знаю, как правильно называется это сооружение. Белая продолговатой формы колонна, устремлённая вверх. А вокруг выложены плиты и посажены цветы. Надпись на памятнике гласила, что установлен он погибшим здесь красноармейцам, защищавшим поселок в 1943-1944 годах. Нет, не то. Расстроенная, я вернулась на рабочее место. Выходит, это не то место, о котором шла речь в письмах с чердака…

У Максима оказалась ангина. Он всё время был дома, и мы не имели возможности увидеться. Поэтому говорили по телефону. По нескольку часов. Иногда даже ночью. Как-то он сказал, что я смотрю на мир с позиции жертвы и мне нужно менять это. Я отчаянно спорила, а потом согласилась. У меня было стойкое ощущение, что он гораздо опытнее и умнее меня, хоть и младше. Быть может, эта моя влюблённость стала плотными шорами, не позволяющими мне видеть его таким, какой он есть на самом деле.

Во время одного из наших длинных вечерних телефонных разговоров Максим выдал:

— Хочу тебя поснимать в красивом белье или купальнике. Где-то на природе или возле воды.

— У меня нет ни того, ни другого. Да и холодно ещё для купания.

— Ммм… Ну да, — согласился он.

В голосе сквозила нотка разочарования. Очевидно тем, что не поддержала его идею. А я просто как обычно вовремя не сориентировалась, не сообразила, что можно было бы пококетничать.

Так же вышло и в следующий раз, когда он предложил:

— Давай поиграем в игру. Нужно задавать друг другу вопросы и честно на них отвечать. Если не можешь или не хочешь ответить, то выполняешь желание того, кто задал вопрос.

Он всё чаще стал пытаться свести наши беседы к теме интима. В этом предложении подвох не просто чувствовался, а был очевиден. Макс совсем не скрывал, что вопросы будут весьма щекотливыми.

— А если я спрошу про девушку из Питера? — рискнула поддеть его.

На что он после недолгого молчания лишь усмехнулся.

— Спросишь — расскажу.

— А без игры этой своей не расскажешь?

Тогда он засмеялся и заявил:

— Нет.

— Не буду с тобой в такое играть. Это что-то неприличное, — категорично отрезала я.

— Почему? Ты можешь спросить, например, какая у меня любимая песня, или в каких странах я бывал.