Уточнив свою позицию, она охотно признала, что монсеньор де Лаваль – человек прямой, деятельный и преданный делу спасения душ своей паствы, но затем вздохнула и сказала:

– В этом краю все не так просто. Не так давно монсеньор разволновался, узнав, что наши монахини уже три года одеваются не по правилам. Но на этот раз ему придется дать нам свое пастырское одобрение.

Сложности, по ее словам, возникли в связи с тем, что она отказывалась строить монастырскую ограду и не хотела надевать на своих монахинь покрывала и апостольники, которые слишком бы отличали их от других жительниц. Она хотела, чтобы монашки ее ордена одевались как скромные мещанки, в те же самые черные платья с белыми воротничками, с черными косынками, повязанными поверх обычных чепцов. «Мы обычные женщины, служащие людям», – говорила она.

Она рассказала Анжелике обо всех знатных французских дамах, благодетельницах, поддерживавших деньгами благочестивые дела в Канаде, таких как госпожа де Ла Пельтри, которая сопровождала урсулинок до самого Квебека, или госпожа де Гайон, которая помогла Жанне Манс основать в Монреале небольшую больницу.

Анжелика, которой пришлось мысленно включить в эту когорту благодетельниц и герцогиню де Модрибур, слушала этот панегирик без восторга. Она представляла себе, как Амбруазина высаживается в Квебеке, слащавая, елейная, представляющая себя в роли матери по отношению к «королевским дочерям», привлекающая самых лучших людей своей набожностью, примерным поведением, богатством, умением очаровывать. При одной мысли о возможных опустошениях, которые ее приезд мог бы причинить доверчивым обитателям этого городка, она вздрогнула, словно чувствуя, что Квебек не защищен от ядовитой заразы Старого Света.

Дверь в глубине приемной отворилась, и оттуда вышел малый лет тридцати, горячо благодаря и все время кланяясь, прижимая к животу свою большую шляпу. Затем дверь затворилась.

Этот человек подошел поздороваться с матушкой Буржуа, которую все знали и любили. Он поделился с нею своей радостью, монсеньор де Лаваль, узнав, что тот хочет жениться на юной жительнице Шато-Рише, только что отдал ему в аренду на пять лет две принадлежавшие ему мельницы. В обмен на это он должен будет платить шестьсот ливров в год, а также поднести шесть живых каплунов и пирог.

– А какого размера должен быть пирог? – спросила Анжелика, которой этот новый вид налога показался забавным.

– Об этом мы договоримся, – сказал молодой человек, – но пирог должен быть подарен в мае, на День святого Бонифация.

Он был очень рад, что ему надо будет преподнести епископу пирог, потому что до переезда в Новую Францию был помощником пекаря. Какое-то время он пек хлеб для военных фортов. Теперь же он хотел осесть и завести свое дело. И налог в виде пирога поможет ему.

Небольшая семья переселенцев, сидящая на скамье, внимательно слушала их беседу. Они подошли к ним все вместе – родители и четверо детей.

Маргарита Буржуа знала их, они вместе плыли на «Иоанне Крестителе». О том, что они переселенцы, можно было догадаться по бледным лицам и исхудавшим телам, по поношенному платью. Они были встревожены. Прибыв накануне, они присутствовали на благодарственном молебне, который поразил их, хотя они ничего не поняли. Переночевали они в товарном складе бывшей Вест-Индской компании. Во Франции их рекрутировали для заселения территории между Квебеком и Монреалем, название которой они с трудом могли воспроизвести. Вчера по прибытии никто их не встретил. В конце концов этим утром их направили к епископу. Они были совершенно растеряны. Отплыв из Гавра, они добирались до Квебека почти четыре месяца.