– Да хранит ее Господь! – прошептал он, бросив страстный взгляд на альков, где угадывалось сияние золотистых волос.

Она спала. Он подошел к бюро красного дерева и зажег ночник венецианского стекла. Потом тихонько приблизился к алькову и стал в изголовье, любуясь ею.

Она спала тем глубоким и спокойным сном, который приходил к ней, когда на ее долю выпадали сильные переживания или испытания, унесшие много сил. Он давно это заметил. Обычно она спала чутким сном женщины, чье сердце всегда настороже, и малейшее движение заставляет ее вздрогнуть и обернуться, чтобы подойти к ребенку.

Но как только все было позади и она могла сказать себе, что все в порядке, близкие вне опасности и сию секунду в ней нет надобности, она забивалась в какой-нибудь уголок и мгновенно засыпала, словно теряя сознание. Он часто наблюдал за ней в минуты этого странного отдыха. В прелести беспомощного женского тела, в красоте полностью отрешенного лица было что-то необыкновенно соблазнительное. Где она была? В какую даль ускользала, еще более непостижимая, чем когда-либо? На берегах этого далека она бродила одна… Она исчезала, укрывшись в неотъемлемом святилище души, которое каждый носит в себе, и он был уверен, что путь туда ему заказан.

В такие моменты его любовь к ней отдавалась болью.

Летом он снова едва ее не потерял, затем снова обрел, уже совсем другую.

Он никогда не забудет тот миг, когда увидел, как она бежит к нему по пляжу, протянув руки, смеясь и плача. Никогда не забудет выражения ее лица, когда она бросилась к нему и крепко обняла, бормоча несвязные слова любви. Она потом их не помнила, до такой степени они рвались из глубины сердца, где были похоронены все эти годы. Тогда она их кричала, она была готова умереть, если понадобится, только не вдали от него… только не вдали от него! И тогда его словно озарило: он вдруг понял, чем был для нее и какой любовью она его любила – любила всегда, несмотря на пятнадцатилетнюю разлуку. Ее порыв заполнил пустоту, что мучила его, когда он думал, что она безразлична к его памяти.

А потом? Как передать это ощущение выздоровления, обновления? Едва он урегулировал гнусную историю с Демоном Акадии, успокоил местных жителей и приготовился к отъезду, как они остались вдвоем, с глазу на глаз. Она его заинтриговала, за ее спокойной улыбкой и рассудительными словами угадывался совсем другой человек. Тогда она еще себя контролировала.

Но когда они покинули эти проклятые берега и отплыли в Квебек, эйфория победы ее преобразила. Своим безудержным весельем она очаровала всех. С французами, поднявшимися на борт, она острила, рассказывала забавные истории, смеялась. Можно было подумать, что флот Пейрака отправился не в военную экспедицию, а с любовным посольством по случаю царственного брака, призванного скрепить печатью вечный союз. Она задавала тон, и кончилось тем, что весь экипаж начал шутить и у всех поднялось настроение. Она всех заставила пролезть сквозь игольное ушко.

Оставив землю далеко позади, они плыли, свободные и уверенные в себе. Небо и море отливали жемчугом, острова в заливе поблескивали как драгоценности.

Анжелика смеялась, забавляясь всем, что бы ни сказал Вильдавре, строила множество планов. Она словно позабыла обо всем, что еще было в ее жизни.

А он узнавал в ней ту Анжелику, какой она была при дворе Франции: дерзкую светскую львицу, одну из «тех других».

«В Квебеке она произведет фурор…»

Ему захотелось проникнуть в ее прошлое, больше узнать о том периоде ее жизни, который был ему неизвестен. Что составляло тогда ее жизнь? Ему нужно было знать все, даже те вещи, что он яростно отметал, словно не желая понимать, какова была мера ее предательства.