– Разумеется! – воскликнула она. – Потому что я хотела предупредить вас, что не потерплю ваших намеков на мое прошлое, тем более в присутствии моих спутников! Я вам запрещаю, вы слышите, я вам запрещаю говорить им, что я была рабыней на Средиземном море и что вы выкупили меня в Кандии[2], что я была в гареме Мулая Исмаила и вообще все, что касается меня! Как вы посмели сказать им об этом?! Какое неуважение к женщине!

– Одни женщины внушают уважение, другие – нет.

– И я запрещаю вам оскорблять меня! Вы грубиян, в вас нет ни капли галантности… Заурядный пират!

Эти последние оскорбительные слова она бросила, вложив в них как можно больше презрения. Она уже не пыталась высвободиться, потому что теперь Рескатор держал ее обеими руками. Руки у него были горячие, как у человека здорового, привычного и к непогоде, и к жаре, и к холоду, и это тепло передавалось ей, дрожащей от тревоги и ожесточения.

Постепенно прикосновение его рук подействовало на нее благотворно. Но она была еще не в состоянии осознать это, настолько Рескатор казался ей омерзительным, и ей хотелось изничтожить его.

– Вы не потерпите… вы мне запрещаете… – повторил он. – Честное слово, вы теряете голову, маленькая мегера! Вы забываете, что я – единственный хозяин на борту и могу приказать вздернуть вас на рее, бросить в море или отдать на потеху моим матросам, если мне того захочется. Таким же тоном вы, разумеется, разговаривали с моим добрым другом маркизом д’Эскренвилем? Разве он не излечил вас от желания спорить с пиратами?

Упоминание о д’Эскренвиле всколыхнуло память Анжелики. И без того до вчерашнего дня ее мучили воспоминания о ее полном самых невероятных приключений прошлом. А теперь, на этом корабле, где властвовал Рескатор, она могла вновь оказаться в водовороте давних событий.

«О, пусть он меня отпустит, – молила она в душе, – пусть отпустит, иначе что меня ждет – я стану его рабыней, его игрушкой? Он лишает меня силы. Зачем?»

– Вы еще вспоминаете о дворе «короля-солнце», госпожа дю Плесси-Бельер? – спросил Рескатор тихо. – И потому так высокомерны? Берегитесь, ваш августейший любовник теперь не сможет защитить вас…

Она вдруг сложила оружие и мягко, но не без кокетства и даже, пожалуй, искренности, которые не раз усмиряли направленную на нее самую опасную ярость, сказала:

– Простите мне мои необдуманные слова, монсеньор Рескатор. Я просто обезумела. Но поймите, у меня нет ничего, кроме уважения моих друзей. Ну что вы выиграете от того, что разлучите меня с ними?

– Ваше прошлое вызывает у вас такой стыд, что вы дрожите при мысли, что они узнают о нем?

Она ответила, и слова слетали с ее губ прежде, чем она успевала обдумать их.

– Когда половина жизни уже позади, когда так много пережито, какой человек, достойный этого звания, не найдет в своих воспоминаниях что-нибудь такое, что он не хотел бы сделать достоянием других?

– Ну вот, от гнева вы перешли к философии.

А она подумала: «Каким-то странным образом судьба снова свела меня с этим человеком. Почему?»

– Вы должны понять, – доверительно сказала она, словно разговаривала с другом, – что образ мыслей гугенотов очень отличен от нашего. Они совсем не такие люди, как вы или ваши пираты. Вы ужасно шокировали эту бедняжку Абигель, когда говорили с ней так фамильярно, и если бы они узнали, что я, пусть даже помимо своей воли, пребывала в таком скандальном положении…

И вдруг случилось то, чего она неосознанно какое-то время уже желала.

Он притянул ее к себе и с силой стиснул в своих объятиях. Не отпуская, он заставил ее сделать несколько шагов, и она оказалась прижатой к фальшборту. Волна ударила о борт корабля, плеснув водой в лицо Анжелики. На ее гребне она увидела светлую пенистую шапку. Тусклый свет луны, временами проглядывавшей из-за плотной гряды облаков, бросал на море неяркий серебристый отблеск.