Анжелика осознала подлинное одиночество, в котором пребывала эта женщина. Однако помочь ей было нелегко, потому что она, казалось, жила в каком-то особом, созданном ею самой мире.

– Где вы взошли на корабль?

– В Дьеппе. Покидая Ла-Манш, мы едва не попали в плен к испанцам и дюнкеркцам. Я не знала, что на море так неспокойно…

Амбруазина овладела собой, тряхнула головой, и ее бледное лицо осветилось улыбкой.

– Должно быть, я кажусь вам смешной… Боюсь всего, точно ребенок… Ведь вы пережили столько невзгод, а держитесь так спокойно и весело, выглядите такой сильной, хотя смерть столько раз проходила совсем близко от вас.

– Откуда вы знаете?..

– Я чувствую… Хотя нынешней зимой, перед тем как отправиться в путь, я слышала о вас в Париже. О господине де Пейраке упоминали как о дворянине, склонном к авантюрам, чьи затеи угрожают поселениям Новой Франции. Говорили, будто осенью он привез туда пополнение гугенотов и очень красивую женщину, но никто не мог с уверенностью утверждать, что вы его супруга. Да и так ли это? Впрочем, мне-то какое дело… Я всегда буду помнить то впечатление, которое испытала, увидев вас на берегу. Такую прекрасную и внушающую доверие, среди незнакомых и суровых мужских лиц. И ощущение, что вы особенная, не такая, как все женщины…

Помолчав, Амбруазина мечтательно добавила:

– И он тоже особенный…

– Кто – он?

– Ваш супруг, граф де Пейрак.

– Разумеется, особенный, – улыбнулась Анжелика. – Потому-то я и люблю его!

Она мучительно искала какую-нибудь уловку, чтобы подвести Амбруазину к разговору о замужестве Королевских дочерей.

– И все же, сударыня, вопреки обстоятельствам, при которых вы здесь оказались, Голдсборо не слишком разочаровал вас?

Герцогиня вздрогнула и быстро взглянула на Анжелику. Срывающимся от волнения голосом она спросила:

– Так вы не хотите называть меня Амбруазиной?

Анжелику удивили ее слова.

– Если вы желаете…

– А вы нет?

– Мы достаточно хорошо знакомы для этого?

– Можно почувствовать себя близкими при первой встрече.

Герцогиню де Модрибур била крупная дрожь, казалось, она глубоко опечалена.

Она отвела глаза и теперь через открытую дверь вновь вглядывалась в морской горизонт, словно на него была единственная ее надежда.

– Голдсборо? – наконец пробормотала она. – Нет! Мне здесь не нравится. Здесь я чувствую, что живу несвойственными мне страстями, и невольно испытываю смущающие искушения, отчаяние и сомнение. А также опасения, что здесь я узнаю, что до прибытия сюда моя жизнь блуждала в пагубных направлениях.

Ее догадка, возможно, имела основания. Оказавшись вне привычной монастырской атмосферы, под жестокими ветрами Голдсборо, молодая вдова, вероятно, начинала догадываться, что есть иная жизнь, которую она могла бы познать: более теплая, более счастливая.

Анжелике не хотелось углубляться в спор. Личность герцогини де Модрибур представлялась ей крайне чуждой, хотя в глубине души она могла понять, что мучает Амбруазину и даже что сломило и сделало ее несколько странной.

Анжелика испытывала сострадание, однако вряд ли она могла давать советы этой гибнущей душе, которой лучше было бы оставаться в полумраке и запахе ладана исповедален церкви Сен-Сюльпис, чем отправляться в чересчур суровые первобытные края.

Впрочем, хотя, похоже, момент для беседы на столь низменную тему, как устройство Королевских дочерей, был не самым благоприятным, следовало выяснить это сегодня, потому что люди Колена, опасаясь потерять своих нареченных, теряли терпение.

– Вы подумали над предложениями, которые вам вчера вечером сделал мой супруг? – спросила Анжелика.