Все принялись переглядываться и перешептываться, насупились и погрузились в глубокие размышления.

– Я вижу, что Йан поднял глаза к небу, – земетил граф. – Горячо, малыш!

– Не следует ли искать тайну приливов в звездах? – спросил Йан.

– Разумеется. Во всяком случае, в светилах, – подтвердил чей-то голос. – Потому что приливы связаны с притяжением Луны…

Голос принадлежал женщине. Все взгляды обратились в сторону, откуда он исходил.

Стоявшая подле Анжелики герцогиня де Модрибур стойко выдержала удивленное, а скорей ироничное и осудительное, внимание мужчин. Гордо вскинув свою изящную головку, она ответила им вызывающей улыбкой.

На мгновение воцарилось изумленное и, пожалуй, даже возмущенное молчание. Все ждали, что скажет граф.

Жоффрей де Пейрак сделал несколько шагов к герцогине.

– Сударыня, вы победили, – поклонившись, сказал он. – Знайте же, что для Голдсборо большая честь принимать в своих стенах, если вы позволите мне так выразиться, одну из учениц великого астронома Гассенди, француза, который первым в мире во Французской Гвиане рассчитал длину земного меридиана.

– Луна? При чем здесь луна? – воскликнул губернатор Акадии. В этот момент он напоминал изумленного Пьеро. И добавил: – Прежде всего, приливы бывают не только ночью, но и днем.

– Вы меня удивляете, друг мой, – ответил ему Пейрак. – Подумайте сами, наша Земля – планета среди других планет, и Луна всегда здесь, и ночью и днем. Впрочем, как и Солнце.

– А притяжение? Что такое притяжение? – поинтересовался квартирмейстер Ванно.

– Случалось ли вам видеть, как магнит собирает иголки? – ответила госпожа де Модрибур. – В определенные часы Луна так же воздействует на нас.

Каждый оценил простоту образа, и снова воцарилось удивленное молчание, но на сей раз не столь неодобрительное.

Многие отвели глаза и посмотрели вверх. А Вильдавре как раз разглядел бледный серп луны на фоне перламутрового неба, с приближением вечера постепенно приобретающего золотистый оттенок.

– Так вот, шельма, что ты с нами вытворяешь! – воскликнул он. – Верно, Бержерак, ученый, что слагал стишки и прокалывал шпагой всех, кто насмехался над его чересчур длинным носом, еще в прошлом веке говорил что-то подобное. Но я думал, что этот гасконец безумен, как все гасконцы, – продолжал весельчак, подхватывая под руки де Пейрака и Сен-Кастина. – А теперь мне хотелось бы понять, почему в определенные часы, впрочем разные, эта шутница притягивает нас, а в другие – оставляет в покое.

Жоффрей де Пейрак учтиво поклонился Амбруазине де Модрибур:

– Вам начинать, сударыня…

– Вы, граф, могли бы объяснить не хуже моего, – с некоторым кокетством возразила она. – Уж не испытание ли это?

Он отрицательно покачал головой. Его темный внимательный взгляд задержался на лице герцогини.

И тут Анжелика испытала необъяснимое, почти физическое страдание, как если бы чья-то грубая и безжалостная рука внезапно сжала ее сердце.

Эта идущая из какого-то невидимого источника потаенная глубокая боль испугала Анжелику. Ей потребовалось некоторое время, чтобы определить источник этой боли. Взгляд Пейрака. Тут она поняла. Взгляд, которым он смотрел на герцогиню, принадлежал только ей, Анжелике, его возлюбленной, его жене.

А сейчас ее супруг обратил его на лицо молодой женщины, которое в перламутровом свете сгущающихся сумерек приобретало прозрачность алебастра, на это лицо, где в огромных темных глазах плясало пламя живого ума. Жоффрей едва заметно улыбался, но никто не мог бы сказать, о чем он думает.

– Испытание? О нет, сударыня! – возразил он. – Я и без того слишком часто всхожу на кафедру. Мне доставило бы удовольствие на несколько мгновений стать вашим учеником.