Болото для сухопутного моряка, каковым он мог бы казаться, поскольку редко пачкал ноги в грязи Монтодрана, никогда ранее не казалось столь желанно для Сент-Экзюпери, как в этот ветреный полдень середины января, когда он вытаскивал свое огромное тело из «бреге». Покачиваясь от усталости, дрожа всеми фибрами души и тела, он двинулся к офису, где для него припасли отдельные новости. Это был фактически его последний полет на испанском направлении: он переходил на полеты в Дакар, на перевозку почты вверх и вниз вдоль африканского побережья. Две тысячи миль пустыни… Добрая половина этих земель не ведала о существовании человека, где закрученные в синее погонщики верблюдов приветствовали пролетавшие самолеты выстрелами из мушкетов и набрасывались на сбитых ими пилотов с веревками и ножами. Пустыня Сахара, поведали ему в Касабланке, – бурлящее государство, а «пилоты, совершившие вынужденную посадку из-за проблем с двигателями, – добыча мавров». Сказанная со своего рода бойким фатализмом фраза запала ему в душу. Зарезанные маврами! Этого было достаточно, чтобы лишить его сна и сделать похожим на «затравленного зайца».

Вернувшись домой на рю Альзас-Лоррен, куда он к тому времени переехал из гостиницы «Дю гран балькон», Антуан начал упаковывать вещи, пока его комната, забитая чемоданами и корзинами, не наполнилась вонючими запахами причала. Мир, его мир, летел вверх тормашками еще раз – если бы не каминная доска, с которой горбатый зуав и дешево разодетая пастушка с отстраненной улыбкой не взирали на этот хаос. В течение долгих недель он молча вел борьбу со старой домовладелицей, вынося обе статуэтки из фарфора подальше в туалет и каждый раз по возвращении находя их тщательно вычищенными и заново возведенными на престол. В конце концов он оставил борьбу, позволив этим двум чемпионам возвышаться над космическим опустошением его обители. Это возвращало его на десять, пятнадцать лет назад и снова превращало в школьника. Отпуск закончен, и воспоминания, подобно вещам, скатывались и паковались в деревянный ящик. Это было последнее «прости» Тулузе и ресторану-кафе «Лафайет». Равнодушное «пока» Аликанте, с его пухлыми пепитами, чьи «миловидные шасси» – пилоты тоже люди – были предметом их грубого восхищения. «До свидания» Пенисколе и рыбацким лодкам, валявшимся на берегу, о которых его друг Гийоме просил его не забывать, если когда-либо ему придется приземляться в спешке. До свидания, Тарифа, до свидания, Танжер и узкая мягкая посадочная площадка, около которой несколькими неделями ранее он увидел одинокого, завернутого в бурнус араба, терпеливо обрабатывающего мотыгой африканскую землю. Она была более пыльной и сухой, но это была та же самая насыщенно красно-коричневая земля Андалусии, питающая оливковые деревья и апельсиновые рощи. Принимая во внимание, что там, куда он уходил теперь, не произрастало ни одной стрелки-травинки на сотни миль, не было ни мотыги, ни участочка земли с выращенной капустой – на тысячи.

Это было хорошо изученное пространство, вплоть до Агадира – дальше начинались пустыня и миражи. Здесь, где прежде он не совершил ни одного полета в качестве пилота, Антуан покинул почтовый самолет, который он вел на юг, и поднялся в воздух как пассажир на другом «бреге». 2300 километров отделяли окруженный белой стеной марокканский город от Дакара: 2300 километров почти непрерывного пляжа, куда самолет, в случае непредвиденных неприятностей, мог бы приземлиться. Во всяком случае, в теории: морские туманы могли бы сыграть дьявольские штучки даже с наиболее опытным пилотом, а что касается песчаных бурь… Оставалось уповать на Господа Бога! Управлять самолетом тоже надо было иначе, поскольку там, где берег был слишком влажен, колеса могли провалиться в песок при приземлении, опрокинув аппарат. Разбросанные повсюду прибрежные валуны с высоты напоминали простую гальку, но они могли нанести непоправимый вред приземляющемуся аппарату. Чаще было более безопасно аварийно садиться на продувные, отполированные ветром вершины плато, выделяющиеся на уровне пяти сотен или тысячи футов над уровнем моря. В этом случае пилот рисковал моментально стать пленником мавров или медленно умереть от жары и жажды. Летчикам было строго-настрого приказано не терять из виду друг друга, и, если один вынужден совершить аварийную посадку по техническим причинам, другому полагалось кружить наверху, пока приземлившийся пилот не разведает место, где второй самолет мог бы благополучно приземлиться. Затянутый в ремни летчик должен был подняться на борт с мешками почты из своего самолета, в то время как мавританец-переводчик (если не оставалось места для него на борту) оставался с условием добраться до самой ближней базы подручными средствами.