– Мам, а почему мы не молимся?

Михаил поймал растерянный взгляд Полины. Поторопился объяснить:

– Ну, мы не ходим в церковь. Не приучили.

Его крестили, давно и практически тайно, остались размытые воспоминания с душным запахом ладана о монотонном речитативе священника и слепящей позолоте икон. В их семье не принято было ходить в церковь. Вера в Бога проявлялась только в вечерней молитве, больше похожей на пожелание спокойной ночи: «Спать ложусь, крестом крещусь. Ангелы-хранители, храните мою душу». Эта молитва осталась в Большом доме, в их дом не переехала. За бытовые привычки, в том числе вечерние ритуалы, отвечала Полина, а она не отличалась набожностью.

Настя дослушала песню и попросила:

– Можно я буду молиться?

– Можно.

– А как это делать?

Полина вздохнула, снова посмотрела на Михаила, ища у него подсказки.

– Просто говори, как с нами. Обычно просят помощи для тех, кто тебе дорог.

Настя кивнула и собрала карандаши.

– Всё, дописала.

– Оставь на подоконнике. После обеда отнесу на почту со всеми письмами.

Михаил надеялся, что во второй половине дня в отделении будет меньше народу, и он без свидетелей отправит не только письма, но и почтовый перевод. Полина снова вернулась к тесту, по радио началась песня. Во дворе залаяла Пальма – дворняга с примесью овчарочьей крови, принесённая Настей полгода назад. У ворот мелькнула смоляная макушка Жана. Михаил торопливо поднялся.

– Это ко мне.

Полина проводила его недоуменным взглядом, она узнала Матаниного мужа и удивилась его визиту.

На улице, прямо на дороге, детвора играла в мяч, Тихон сидел на пеньке и плавил бычок от сигареты. Лепил его на кайму подошвы и прижимал торцом спичечного коробка. У младших дочек вся обувь украсилась коричневыми кляксами, они ловко чиркали спичками прямо по краю подошвы и спорили, у кого получается круче. За украденные спички их регулярно ругали, но скорее для профилактики, потому что так положено: «спички детям не игрушка».

Во дворе Большого дома собирали опавшую листву. Михаил кивнул отцу и открыл калитку, пропуская странного гостя во двор.

Жан протянул конверт.

– Тут немного больше. Часть переведи Алексею на сигареты.

– Он же не курит, – удивился Михаил.

– Сигареты в армии, считай, валюта.

Всучив газетный сверток, он собрался уходить, но Михаил остановил его вопросом.

– За что такие деньги? В долг?

– Частично. Ребята мне очень помогли. Как – не скажу. Это наше с ними дело. Придут из армии, договоримся, а не придут, с тебя спрашивать долг не буду.

Михаил нахмурился. Неприятный холодок прошёлся по спине сквозняком.

– Что-то незаконное?

– Плохо ты знаешь своего сына.

– Сына я хорошо знаю и Француза тоже, – отрезал Михаил, – потому и переживаю.

Жан усмехнулся.

– Ну, как хочешь, переживай. Жене не позволяй волноваться.

Обернувшись, Михаил увидел в окне кухни Полину. Она наблюдала за ними, округлив от удивления глаза. Никогда раньше она не видела Матаниного мужа вне сапожной мастерской, он сросся с ней, как кентавр с лошадиной половиной.

Михаил проводил взглядом Жана, собрал все письма и ушёл на почту. Пока бродил в городе, придумал для жены достоверное объяснение. Якобы Жан отправил для Лёшки письмо и немного денег. Решил помочь, ведь у них общее дело по продаже кассет.

Полина удивилась, но поверила. Замаскировать можно даже горячую ложь, если подать её с гарниром из правды. А потом они так жарко целовались, что у Михаила всё вылетело из головы. Даже после семи беременностей, с растяжками на груди и пополневшими бёдрами Поля оставалась для него самой желанной женщиной. Ему нравилась, что она никогда не отказывала ему в ласках, а чаще ластилась сама. Уединялись они и днём, и вечером, и далеко не всегда в спальне. Ночью частенько прибегала Настя, и на нежности в лунном свете пришлось временно наложить запрет.