Лёшка и Филипп попали в весенний призыв. Принесли повестки в гробовом молчании. Полина тут же развила бурную деятельность, кинулась искать все больничные справки и выписки, доказывающие, что розовощекому Алексею с косой саженью в плечах нельзя служить. В детстве он страдал плоскостопием, болел гастритом и до сих пор не перенёс ветрянку. Лёшка остановил её и сказал, что всё равно пойдёт в армию. Светлана Леопольдовна тоже пыталась «отмазать» сына и сделала бы это – связи мужа позволяли, – но не позволил Филипп.

Они для себя всё решили. Как обычно вдвоём.

Поняв, что армии не избежать, Михаил пошёл домой к родителям Филиппа. На дорогой кухне с лакированной столешницей они обменялись рукопожатиями. Светлана Леопольдовна выглядела больной и бледной, как натуральная аристократка. В будний день вышла встречать в отглаженном платье и с причёской. Угощали Михаила чаем и шоколадными конфетами. На второй чашке чая решили, что провожать будут во дворе Большого дома. Курей и уток зарежут Антоновы, они же поставят на стол домашнюю наливку и вино. Всё остальное взяли на себя родители Филиппа.

Когда Михаил уходил, Светлана Леопольдовна коснулась его руки холодными тонкими пальцами:

– Может, мы без их ведома разберёмся с этой проблемой? У Станислава есть связи. Они даже не узнают, просто с «девятки» их вернут обратно.

– Лёшка уже всё решил. И Филипп тоже.

– Сейчас не время демонстрировать ослиную упёртость.

Михаил вздохнул, невольно сжал пальцы в кулак. Рядом с Черных он чувствовал себя неуютно и неуверенно, но своего мнения не изменил.

– Нельзя вмешиваться, если они узнают, мы их потеряем, и не на два года, а навсегда.

Больше эту тему не поднимали.

Официальных приглашений не рассылали и никого не звали, но провожающих пришло столько, что пришлось доставлять столы, а стулья брать у соседей. Танцевали, пили, целовались и клялись в вечной любви. Веселье выглядело излишне звонким и ярким – постановочным, словно играли актеры не из первого состава и не в лучших костюмах. То тут, то там в стороне от весёлого гвалта кто-то украдкой вытирал слёзы.

Настя весь вечер просидела рядом с Филиппом. То самое платье, купленное на рынке три года назад, наконец, в девять лет, стало ей впору. Но воротник обтрепался, и обвалились чахлые пластиковые цветы. На их место Полина пришила кружева и обновила поясок. Празднично наряженная Настя выглядела самой несчастной, а рядом с Филиппом ещё и неуместно юной.

Ни у Француза, ни у Лёшки не было официальной пары. Они оба чуть ли не в один день расстались с сёстрами Погиба. Прямо заявили, чтобы их не ждали и не писали, что не помешало Карине и Маше прийти на проводы и реветь громче всех сразу по двум причинам. Бессердечные будущие солдаты покидали их на два года, отняв право официально ждать.

Когда их увозили из части, у Насти случилась истерика. Она вырвалась из рук Полины и побежала за автобусом. Еле догнали, а потом несколько дней успокаивали. Хотя при детях старались не кошмарить, Настя знала, что армия – это то самое место, где умер Лёхач. Она научилась ловить яблоневые воспоминания и видела разные, в том числе добрые и счастливые, но первое страшное отпечаталось в памяти жгучим клеймом.

Больше трёх месяцев Настя писала письма. Обычно одно – общее для брата и Филиппа. Вкладывала рисунки, вырезки из журналов и сухоцветы. Послания получались пухлыми, на почте на них клеили в два раза больше марок, чем на письма остальных членов семьи. Полина вздыхала и покупала новую стопку конвертов.

С того дня, как Лёшка ушёл в армию, Настя ни ночи не спала в своей постели. Чаще всего пролезала в кровать к Оле или приходила к Вероничке, после самых жутких кошмаров прибегала в родительскую кровать. Её не прогоняли и не стыдили, ждали, когда она справится с кошмарами или повзрослеет настолько, что научится прятать страхи в мокрой от слёз подушке.