Тот словно жил в другом часовом поясе и даже в другом измерении. Жизнь там текла медленнее, но при этом кипела эмоциями и событиями. Вот такой парадокс. В Большом доме дни пролетали: за понедельником приходил июль, а после него сразу Новый год. Буквально вчера с раздражением и грустью он понял, что всё чаще вспоминает былое, произносит фразу «а помнишь…» и всё меньше строит планов.

Казалось, только вчера запустили поливочную систему с удобрениями, но Арине, родившейся в тот же год, стукнуло двенадцать. В шестидесятых с Василисой, будучи уже супругами, они вместе обрезали деревья. Так ловко у них получалось работать в паре! Тогда сорта были другие, сажали высокие яблони, меньше сотни на гектар. Она по верхам обрезала, а он снизу. Таскали от дерева к дереву тяжёлую деревянную лестницу. На ночь её оставляли в саду. Грязь на ней обмерзала, и она становилась ещё тяжелее. В день получалось «причесать» пять деревьев, не больше. Даже оставаясь с садом один на один, они с Васюшей не целовались и не обнимались. А Полинка с Мишей, когда были на сборе яблок, чуть ли не каждую минуту миловались.

Землянику больше не убирают картофелеуборочными машинами, а тогда в 1977 году они так радовались своей находчивости. И это было не два дня, а семнадцать лет назад!

Василиса тоже думала о чём-то невеселом и вечном, тяжело вздохнула.

– Миша не взял деньги у Станислава Робертовича. Зря, наверное.

– Что?

– Поля вчера рассказывала, что Черных предлагал им деньги, а Миша отказался.

Дед Витя веско кивнул.

– Правильно сделал. Негоже в должниках жить.

– Но… – неуверенно начала Василиса. – Деньги-то им нужны.

– Хлеб-соль есть, и то хорошо.

– А дети? Их одеть-обуть нужно. Младшие внуки всю зиму проходили в осенних куртках и двух свитерах, а Лёшка в брюках подстреленных, как Шурик, руки торчат из рукавов. Того и гляди форма треснет. Вымахал за зиму и Француза догнал.

– Это да. Лёхач лучше бы тратился не на леденцы и жвачки.

В Доме молодых хлопнула дверь, по ступенькам сбежала Полина. Пересекла дорогу и вошла во двор. Увидев на крыльце свекров, приостановилась.

– Доброе утро. Мам, у вас нитки жёлтые есть? Светлана Леопольдовна попросила укоротить крепдешиновую юбку, а я растяпа не посмотрела, есть ли нитки, и взяла работу. Она придёт через час, а у меня ничего не готово.

– Ещё одна юбка? – с сомнением уточнила Василиса и поймала такой же удивлённый взгляд деда Вити.

За последние полгода Светлана Леопольдовна уже три раза перешила весь гардероб и дважды укорачивала шубу. Причем в шубе из камышового кота её никто никогда не видел. Носила она только чёрную норку.

– Пойду погляжу, были вроде жёлтые. – Василиса ушла в дом.

Полина села на ещё тёплую ступеньку и нервно сжала край ситцевого платья. Дед Витя придавил ладонью её постукивающую ногу.

– Ты чего такая нервическая? Из-за Лёшки?

– Лёшки? – Полина удивилась, а потом нахмурилась. – Он что-то натворил?

– Вроде нет. Так не из-за него?

– За Тишку переживаю. Он же домашний у меня, тихий, всё в тетрисе сидит или у магнитофона, правда, с Филиппом последнее время много общается. Что-то они там задумали. Но мне не говорят.

– Так Филипп не чужак. Переживаешь почему?

Полина оглянулась на распахнутые двери, осмотрела притихший двор и, придвинувшись, прошептала:

– Я нашла у него деньги.

– Много?

– Не много. Но откуда они у него?

Дед Витя задумался.

– Может, Лёхач дал? Тихон в его спальне «Чужака» постоянно смотрит. – И додумал, но не произнёс: «Или у Филиппа занял».

– Если дал, то не страшно. А вдруг украл? Он такой скрытный, ничего не рассказывает. Но что-то тут нечисто. Меня давеча вызывали в школу, посоветовали сводить его к психологу. В классе он одиночка, ни с кем не дружит, ни в каких школьных мероприятиях не участвует.