– Атеизмом? Войнами?

– Они вмешиваются во все сферы жизни. Игнорируя этичность. Погруженные стали жестокими. Аморальными. Они затеяли «святые игры».

– Все понятно, кроме последнего определения, – Смотритель жадно хватался за возможность пообщаться, как можно дольше с посвященными.

– «Святые игры» с душами. Погруженные научились вмешиваться в процесс регуляции жизни. Не только от нас зависит ввод в состояние погружения душ. Мы вынуждены вводить и, нарушая программные установки, выводить из погружения души. Идет разбалансировка. И как это ни парадоксально: мы не имеем права на тотальное вмешательство. И погруженные не в силах кардинально влиять на неё. Запущена гиперпрограмма. Ответственных за неё среди них и среди нас нет, – главное лицо не стало скрывать от Смотрителя, являвшегося рядовым служащим, истинное положение дел.

– Они так ведут себя, потому что не верят в жизнь до рождения и возвращение к ней после смерти, – ему хотелось заступиться за погруженных, среди которых находилась его подопечная.

– Они не смогли найти доказательств.

После пребывания в больнице окружающий мир за её станами приобретает новые очертания. Подумав о линиях и образах, ей захотелось как можно быстрее добраться до своей уютной студии и погрузиться в работу. Мечта организовать выставку собственных картин не покидала головы. В какой-то мере это было смешно и наивно руководствоваться мечтами. Подобное занятие позволительно детям. С годами человеку что-то необъяснимое запрещает тратить время на то, чему нет места в повседневности. Она не сумела изменить мечте, придававшей силы в самые отчаянные минуты жизни. И после короткого сближения со смертью мечта не утратила значимости. Напротив, она стала важным элементом жизни. Тем, что позволит человеку пускай аккуратными мазками, но нарисовать свой след в бесконечной череде жизней.

Ада вызвала такси. Ожидание машины разрешило наглотаться свежего почти зимнего воздуха. Если бы можно было питаться воздухом и светом, она бы не оказалась на операционном столе.

Подъехавшее такси заставило устроиться внутри салона, пропахшего дешевым освежителем воздуха. Назвав адрес, Ада прикрыла глаза и принялась вспоминать фрагменты испытанного соприкосновения с миром, в который мало кто продолжал верить.

Изо дня в день в темноту бара погружались незнакомцы. Их лица не застревали в его памяти. Они сменяли друг друга, будто подчиняясь незаявленным правилам хаотичного движения людей в пространстве. Прошла пара недель, а она так и не появилась. Рыжеволосая девушка без имени. И только переполнявшая её грусть осталась за тем столиком, где она сидела. По непонятной причине ему стало её не хватать. Заподозрить себя во влюбленности Тимофей не смел. И не хотел. Не в его возрасте было влюбляться и обманываться иллюзиями. Анализировать чувство, пробившееся в его сердце, не имелось решимости. И это он, чуть меньше десяти лет назад отправлявшийся спасть людей из-под завалов и не пугавшийся огненной стены, начал тушеваться. Он просто устал. Любовь точно бы не разгрузила его душу от испытанных ощущений. Она ещё сильнее усложнила бы общее непонимание смысла жизни.

– Слышь, налей мне чего-нибудь, – прохрипел басом плотного телосложения коренастый мужик. Его сморщенный лоб и поджатые губы указывали на ту же апатию от существования, которую испытывал и бармен.

– Держи, друг, – Тимофей подтолкнул к одинокому человеку стакан с недорогим виски.

Получив в знак благодарности кивок головы, бармен убрал в кассу протянутые банкноты. Выпитый одним махом виски не разгладил лоб мужика. Но губы перестали быть сжатыми тонкой линией. Подобревший он побрел вглубь зала, пытаясь найти на вечер ту, что также разочаровалась в жизни и самой себе. Настолько, что риск провести время с незнакомцем растворялся в ощущении тоски.