- А-а-а!
Но удара о твёрдый пол не случается. А случается то, что я оказываюсь в объятиях Потёмкина. Полотенце с волос падает. Халат неприлично задирается, честно признаваясь перед мужчиной в отсутствии там, под ним, какого-либо белья. Рука, в поисках опоры, впечатывается ему в живот со всего маха! О-о-о, как же стыдно!
Он сдавленно стонет, но удерживает, не позволяя отстраниться или упасть.
А мои руки, теперь упирающиеся в его грудь, обтянутую тонким свитером, уже ощущают и тепло, и рельеф, и гулкое биение сердца. И руки помнить не могут, а я помню! Каждой клеточкой своего мозга помню, что это ОН! ОН со мной!
- Ангел, твой полёт был эпичен, - болезненно смеётся он. - Но в следующий раз не маши так интенсивно... крыльями!
- Простите, Богдан Романович, - выдыхаю я, покрываясь красными пятнами, как это всегда со мной бывает, от стыда. - Я не хотела...
Аленка напоминает о себе недовольным кряхтением - видит, что мать вернулась и требует внимания.
- Так, давай, покормим ребёнка и сами поедим, - говорит он.
Киваю. Отстраняюсь, одергивая длинный халат. Мне бы сейчас найти в своей сумке пижаму... Или хотя бы трусы, что ли... Но как при нем-то? Впрочем, в момент моего шикарного полёта он, наверное, разглядел всё на свете! Теперь-то чего стесняться?
Богдан ставит поднос с едой прямо на кровать. А я беру на руки дочку.
- Остыло всё, - снимает глубокие тарелки, которыми сверху накрыты плоские с вареной картошкой, котлетами, крупно порезанными огурцами и хлебом.
И я только сейчас понимаю, как сильно хочу есть! Рука сама тянется к нарезанной ломтиками желтой картошечке. Засовываю кусочек в рот, облизываю палец, в процессе понимая, что, вообще-то, не одна в комнате! Смущённо поднимаю взгляд на него и застываю от того, как он смотрит на мой рот...
Богдан
Я не думал, что будет так тяжело. Ну, красивая девушка. Ну, мы в комнате втроём. Но втроём же! Не вдвоём... А меня буквально размазывает от её присутствия! Я, как пьяный - фокусируюсь на её язычке, облизывающем губы, и не могу отвести взгляд! Она смущается - всё замечает, считывает с меня, но ест с аппетитом. Вкусно ест. А я не могу, хотя очень хотел, когда она была в ванной. Так, вид делаю, что жую.
И это не похоть в её чистом виде. Что-то другое, чему я не знаю названия. На пошлость и похоть я не смог бы даже мысленно решиться при ребёнке. Но если бы ребёнка не было... Я тут же уплываю мыслями в такую фантазию, что самого в жар бросает! Приходится немного поменять позу, чтобы скрыть очевидное доказательство моей симпатии к Ангелу от её глаз. Надо разговаривать! Рассказывать ей... Что угодно! Иначе чревато потерей контроля...
- Богдан... Роман...
- Ангел, тебе не кажется, что это как-то странно выглядит, когда ты, сидя в моей постели, обращаешься ко мне на вы и по имени-отчеству?
Все-таки про постель не нужно было... Но не удержался!
- Не кажется, - краснеет она. - Вы - мой начальник. А в вашей постели я временно.
- Как будто это что-то меняет, - ворчу я, стараясь смотреть на ребёнка, а не на её обнажённые ступни. - Слушай, ей же, наверное, тоже хочется, - смотрит на еду бедненькая.
Ребёнок на самом деле только делает вид, что сосёт кашу из бутылки, а глазенками следит за нашей взрослой едой.
- Здесь, кроме хлеба, ей всё нельзя.
- Ну, дай хотя бы хлеб.
- В постели будут крошки...
- Стряхнем, - не могу понять в чем, собственно, проблема я.
- Богдан...
- Стоп! Вот так и зови.
- Богдан? - неожиданно улыбается она.
Кусок картошки, которую я нёс в рот, падает на пол. Шёл бы ты, Потёмкин, от греха куда-нибудь в другую комнату! Но меня никогда никто так не называл... Чтобы не мне звуком моего имени доставить удовольствие, а для себя, да, но так, что я это тоже понимаю и могу прочувствовать! Ну, ей-то, это понятно, просто странно так меня называть, а мне...