Просить Мари не шуметь – не стоило, она всегда вела себя тихо. Запершись в ванной комнате и посадив дочь на стул, я дала ей полистать телефон, пока сама торопливо принимала душ, чтобы отмыться от ливня и прикосновений этого Ангела.

Каким бы ледяным и пугающим он с виду ни был, а следы на мне оставил очень даже горячие. Я не могла думать, как долго он ночью целовал мою грудь и шею, и кого вместо меня видел. Легче было представить всё сном и забыть. Я смывала с себя его кровь от порезов, но смыть следы от губ не вышло. Но они и в сравнение не шли с теми шрамами, которые оставили на мне ублюдки Фальконе.

И именно эти шрамы сейчас пылали как никогда, как будто я снова находилась на острие опасности в их мужской игре. И снова ужас дышал в затылок, а прошлое всплывало перед глазами.

Дино, отец, и моя проклятая юность.

Святая дева, помоги нам!

Я оделась и вышла из ванной комнаты, положив в карман маникюрные ножницы для защиты и прислушиваясь к звукам в квартире. Но внутри было тихо. Дверь в мою спальню осталась закрыта и, похоже, гость не собирался переживать насчет моего бегства. Но хуже было то, что даже если бы захотела, я не могла выйти на улицу без своего парика, а его еще предстояло высушить и привести в порядок.

Для всех вокруг я была кудрявой брюнеткой Анной Риччи, непримечательной девушкой с волосами до подбородка и любовью к крупным серьгам, которые не снимала. Они особенно выделялись на фотографии в найденном мной документе, и с тех пор я намеренно подчеркивала серьгами сходство с неизвестной Анной. И мне везло. Они неизменно бросались в глаза первыми.

Сейчас же в квартире пугливо озиралась темно-рыжая Ева. Как в детстве говорил человек, ставший мне отцом – девчонка с волосами цвета золотой осени.

Мокрые и темные, они спутанными прядями падали на плечи, и я скрутила их в жгут на затылке. Обняв дочь, провела ее на кухню и отрегулировала жалюзи так, чтобы нас не было видно с улицы.

– Садись за стол, Вишенка, – сказала негромко. Дочка тоже оглядывалась в сторону спальни, в которой остался незнакомец, и я заговорила с ней как можно спокойнее. – Я сейчас приготовлю нам завтрак, а потом мы с тобой пойдем гулять. Как хорошо, что сегодня выходной, и нам не нужно никуда уезжать, правда?

– Да.

– Хочешь, мы сходим с тобой в пиццерию или в кондитерскую к Гаспару? Я уверена, к обеду он испечет много вкусных булочек и круассанов! Мы купим наши любимые, шоколадные и всё, что ты захочешь. На улице еще сыро после вчерашней грозы, но ты ведь у меня смелая девочка и даже если пойдет небольшой дождик, не побоишься промокнуть?

– Нет, мамочка! Я возьму зонтик.

– Конечно.

Я сделала для Мари чай со сливками, а себе сварила кофе. Поджарила тосты с ветчиной и сыром, и разрезала на тарелку пару свежих персиков, решив этим обойтись. Аппетита не было, ели мы обе плохо, напряженно поглядывая то друг на друга, то в пустоту коридора, и завтрак затянулся.

Убрав со стола тарелки, я вымыла чашки и пододвинула к дочери ее альбом и карандаши. Погладила Марию по головке – по золотистым волосам, спрятанным сейчас под камуфляжем темной краски. И поцеловала в щечку.

Обычно мы много времени проводили на кухне, и дочь любила рисовать и смотреть мультики, в то время как я готовила или читала. Альбом и раскраска лежали здесь постоянно, и сейчас могли хоть немного отвлечь малышку, пока я, помня условие Ангела, собиралась приготовить обед. А вернее то, с чем смогут справиться мои дрожащие руки.

Прошел час, но Ангел никуда не исчез, и я продолжала ощущать его давящее присутствие, как рок, сквозь стены.