Настойчиво отодвигаю полоску ткани и черчу по набухшим складочкам, как вдруг…
– Извините! – малышка внезапно подскакивает на ноги, и я вздыхаю, вынужденно убирая руку. – Я что–то нехорошо себя чувствую… – тихо шепчет, глядя в нетронутую тарелку. – Пойду прилягу…
– Что с тобой, детка? – ее мать тоже встает.
– Да так, – она дергает плечами. – Что-то жарко стало.
– Давай окно откроем? – заботливо предлагает отец.
Оно ей не поможет, святой отец. Ангелочку нужно кое-что другое, просто она пока сама этого не понимает. Что ж… Придется ее немного подтолкнуть в нужном направлении.
– Мне тоже уже пора, – складываю вилку и нож по краям тарелки, вытираю губы салфеткой, незаметно приближая к носу палец, которым только что ласкал девчонку.
В этот момент она вдруг смотрит мне прямо в глаза, и, готов поклясться, понимает, что я делаю. Шумно втягиваю носом воздух, ощущая еле уловимый аромат ее киски на своих пальцах.
Буравлю ее взглядом и порочно усмехаюсь.
– Все было очень вкусно, спасибо!
Ангел поджимает губки и молчит, пока я встаю из–за стола.
– Давайте, я вас провожу, – предлагает священник.
– Я сама! – Ангел неожиданно подает голосок. – Я провожу Вадима Дмитриевича. И… – запинается. – Отблагодарю его за помощь!
Поднимаю брови. Интересно, она сама–то понимает, насколько двусмысленно прозвучало это предложение?
– От такого невозможно отказаться, – поворачиваюсь к ней и задерживаюсь взглядом на выпирающих через тонкую ткань затвердевших сосках.
– Идемте, – она вздыхает и выходит из комнаты первой.
Подаю руку ее отцу, потом обмениваюсь любезностями с матерью и даже жму протянутую ладонь Васька.
Потом поворачиваюсь в сторону выхода и иду к Ангелочку, что взволнованно теребит в руках край платья.
Мы молча идем по утопающему в аромате цветущих гладиолусов саду.
Доходим до калитки. Ангел открывает ее, и пропускает меня вперед. Вздыхаю. Очень жаль. Мне нравилось идти позади и наслаждаться видом ее упругой попки.
– Прекратите, пожалуйста, – негромкий голос позади заставляет обернуться.
– Ты всех мужчин, которые дважды заставили тебя кончить, на «вы» называешь? – усмехаюсь.
– Прошу, – Ангел упрямо не смотрит мне в глаза и игнорирует мои слова. – Не говорите моим родителям о том… – снова закусывает губы. Зубки у нее такие беленькие, ровные, словно жемчуг! – О том, что между нами было.
Протягиваю вперед руку и подцепляю ее острый подбородок указательным пальцем, заставляя малышку поднять голову и посмотреть мне прямо в глаза.
– И почему же я не должен этого делать? – усмехаюсь, наслаждаясь ее растерянностью. – Разве ты не хочешь исповедаться своему отцу в прегрешениях?
– Я уже исповедалась. Богу, – цедит она сквозь плотно сжатые зубы. Смотрит с такой ненавистью, что даже мою броню прошибает.
– Помнится, вчера ты меня так называла.
– Как?
– «О, боже», – в голове тут же звучат ее нежные стоны. – Может быть, и мне тогда исповедаешься? Расскажешь о своих греховных желаниях? И я… – очерчиваю пальцем контур пухлых губок. – Я помогу тебе избавиться от них. Что скажешь?
– Нет у меня никаких желаний! – упрямо мотает головой, сбрасывая мою руку, а сама при этом плотнее сводит ноги. Уверен, от дуновения ветерка влажной киске становится зябко. – Я просто прошу вас по–хорошему держать это в тайне!
– В тайне, говоришь? – поддаваясь внезапному порыву, хватаю ее за плечи и припечатываю спиной к деревянному забору. – Боюсь, эта услуга будет тебе очень дорого стоить!
Губки приоткрываются в испуге, и я, не мешкая, впиваюсь в эти вишенки диким поцелуем!