В карих глазах первой жены горела лютая ненависть, она рассматривала меня как дворняжку, случайно забежавшую во дворец. Со смесью презрения и любопытства, но было и что-то еще. Я не сразу поняла, что это ревность.

Грозная прекрасная первая жена ревновала мужа к неверной шармуте.

– Можешь оставить своего господина себе, – процедила я сквозь зубы и посмотрела прямо в глаза Малики.

– Как ты смеешь так говорить с госпожой, неверная?! – пророкотал толстяк.

Малика злорадно ухмыльнулась, будто получила то, за чем пришла:

– Зияд разве не сказал, что тебе запрещено говорить со мной? Тем более проявлять неуважение? За такие речи тебе положено вырвать язык, неверная, – сладостно прошипела она, обернулась, посмотрела на сад. Я проследила за ее взглядом.

В большом саду больше не было темно и тихо, там собралась небольшая толпа. Пять женщин, одетых как принцессы, и слуги с факелами и лампами в руках.

– Вы свидетели, как неверная не только заговорила, но и оскорбила первую жену господина! – крикнула Малика, и по толпе прошел согласный гул.

Басима была права, меня заманили в ловушку. И я в нее попалась, хоть и не пыталась сбежать.

– Какое наказание господин назначил за такую провинность? – спросила Малика у толпы.

– Десять ударов кнута, – сказала высокая некрасивая девушка, одна из наложниц или жен Кабира, судя по богатому наряду.

– Десять ударов кнута, – промурлыкала Малика и кивнула своим слугам.

Меня выволокли в сад, быстро подавив сопротивление, я не кричала и не звала на помощь, понимала, что это бесполезно. У меня здесь не было друзей, кроме Басимы, всхлипывающей на полу.

Руки связали в запястьях и разорвали платье на спине. Слуги отошли, меня больше не держали, но едва я хотела подняться с земли, как услышала свист кнута, вспоровший ночную тишину. Приготовилась к дикой боли и крику. И крик раздался, но не мой. Взвыл слуга, державший кнут. Я обернулась, посмотрела на него. Из его предплечья торчал кинжал с огромным рубином, горевшим на рукоятке в свете факелов.

Слуги, наложницы и даже Малика рухнули на колени и опустили взгляды в землю. Из темноты за границей света от факелов раздался спокойный голос Кабира:

– Кто прикасался к неверной?

В ответ тишина. Кабир вышел из тени деревьев в сопровождении десятка охранников, их лица даже во дворце скрывали куфии. За охранниками следовал Зияд в белоснежном одеянии, подчеркивавшем черноту его кожи.

– Господин, неверная заговорила с первой женой, оскорбила ее, – подал голос толстяк.

Кабир не взглянул на него, подошел ко мне, взял за предплечья и поднял с земли. Нахмурился, разглядывая лопнувшую от удара губу. Достал из ножен на поясе кинжал, точно такой же, как тот, что ранил слугу, и разрезал веревку у меня на запястьях. Но не заговорил со мной, а спросил:

– Почему в своем доме я должен повторять вопрос?

Вокруг стояла оглушительная тишина, даже раненый зажал предплечье, из которого так и торчал кинжал, и молчал, хотя по его лицу стекали крупные капли пота.

Единственным звуком, нарушавшим тишину, было мерное капанье крови на плитку, выложенную на площадке перед дворцом.

Слуги неуверенно переглянулись, но те двое, что скрутили меня, поднялись с колен. От страха их лица стали белее савана.

– Еще? – вкрадчиво спросил Кабир, и я кожей почувствовала повисшую в воздухе угрозу.

– Сжальтесь, господин, – запричитал толстяк и весь затрясся.

Кабир легко кивнул, и его охранники быстро скрутили всех четверых и уволокли в темноту. Он окинул замерших в страхе жен, наложниц и слуг спокойным взглядом крокодила, готовящегося сожрать антилопу, и повторил: