Жарклан задумался, повернул голову к сараю и снова шепотом спросил:

– Господин, вы не хотите забрать ее в дом? Вдруг она ночью сбежит, еще и дерхов прихватит?

– Достаточно, – разозлился Ирлан, – сам иди в дом. И не забудь оставить на ночь воды и лепешек.

Жарклан недовольно дернул головой, но возражать не стал.

Из сна Анди выныривала тяжело. Тело ломило. Жутко хотелось пить. Еще и грудь давило так, словно на ней покоилась Поющая скала.

Открыла один глаза. Нет, не скала, а лохматая морда цвета ночи. Зашипела, спихивая морду с себя. В ответ ее умыли длинным языком.

– Фу-у-у, – вытерла лицо. Спихнула-таки пушистую наглость. Выдохнула. Полежала некоторое время, приходя в себя, пока ее невежливо не пнули в бок. Пришлось вставать. Сначала на четвереньки, потом, держась за столб, на ноги. Голова кружилась. Перед глазами плясали мушки.

Когда пришла в себя, заметила накрытые полотенцем лепешки, и рот сразу наполнился слюной, но надо было выйти во двор.

Толкнула дверь – не заперто. Шагнула из полумрака сарая на солнцепек. Прищурилась. Богатый двор – большая бочка. И тело сразу зачесалось от одной только мысли, что там вода.

В Хайде умывальни устраивали прямо во дворах. Завешивали кусок пространства ковром, прокапывали канавку к ближайшему дереву, чтоб вода не пропадала. Чуть в стороне, но тоже на свежем воздухе, оборудовали отхожее место. Туда девушка и направилась в первую очередь.

Когда закончила, подошла к бочке, с трудом сдвинула крышку. Облизнулась – вода. Много воды. Нагнулась за ведром, но ее опередили. Лазурный дерх подал ведро, а золотой держал в пасти что-то похожее на полотенце. И морды такие выразительные…

– Да ну, – отмахнулась от себя Анди, – вы точно животные, но за помощь спасибо.

Когда начала стягивать с себя грязную рубашку, в голову пришла умная мысль о сменной одежде. Замерла в нерешительности. Но тут в закуток завернул черный дерх, выплюнул на каменную плиту сверток с одеждой, еще и лапой подпихнул.

Анди замотала головой. Нет, нет и нет. Это невозможно. Может, их дрессировали? Точно. Дрессировали. Она слышала о таких животных, которые выступают перед публикой.

Растеряно кивнула. Подобрала одежду, отряхнула, накинула на крючок. Потом с наслаждением стянула с себя рубашку.

Хозяева здесь жили щедрые. На полочке под навесом нашлось жидкое мыло, скребок для тела, и Анди с наслаждением принялась отмывать многодневную грязь. Промыла волосы. Пощупала виски – там уже прилично отросло и надо бы раздобыть бритву. Волосы решила не заплетать – пусть высохнут. С недовольством отметила, что кожа начала светлеть.

Вздохнула – все не так в ее жизни. Она так старалась быть троглодкой: вымачивала волосы в лье, кожу натирала соком дички, долгими ночами под звездами постигала путь песка, а что в итоге? Родное племя отторгло, вышвырнув в мир как сгнившую еду.

Анди приняла их решение, ушла, но и мир ее отверг. Она смирилась со смертью, и тут пустыня подбросила еще один шанс, только этот шанс вел на север, туда, где много воды, а зимой все покрыто белым.

– Сбегу, – проговорила упрямо. Она дочь песков. Ее место здесь.

Вытерла волосы, ожесточенно растерла лицо. Нечего чужакам видеть слезы. Дети пустыни не плачут. Никогда. Они только кричат в ночь, когда не остается сил сдерживать горе.

Сдернула с крючка притащенную дерхом одежду. Расправила. А ничего так… Дешево, но чисто. Ей доводилось и похуже носить.

Надела шаровары, топ, сверху широкий кафтан с прорезями по бокам, подпоясалась платком. Почувствовала себя снова живой.