– Заговорил? – переспросила она. – А что сказал-то?

Аля попыталась вспомнить загадочные слова, которые произнес утопленник.

– Вроде униг хагал… – произнесла она неуверенно.

– Может, уунийг хадгал?

– Может, и так… а что это значит?

– Да не знаю я… – уклончиво ответила старуха. – Но эти-то мужики, хороши… оставили девчонку одну с мертвяком… да еще в таком нехорошем месте…

Ипатьевна отвернулась к столу и взяла там щербатую кружку, протянула Але:

– Ты выпей, девонька, полегчает!

Девушка послушно взяла кружку, поднесла к губам, сделала глоток.

Теплое питье отдавало летним полднем, сенокосом, незнакомыми травами и цветами…

– Что это?

– Отвар травяной. Выпьешь, девонька, успокоишься… поспишь спокойно…

Тепло травяного отвара разлилось по телу.

Аля облегченно вздохнула, легла, но то ли заснула, то ли впала в неясную обволакивающую дрему, сквозь которую она смутно видела – или ей только приснилось, – как Ипатьевна обшарила ее куртку, ту, в которой девушка ездила с участковым, и достала из кармана странный предмет, который походил на клык или коготь какого-то неведомого огромного зверя.

Увидев это, Ипатьевна вздрогнула, словно обожглась, торопливо положила находку обратно в карман, вышла из комнаты, но вскоре вернулась.

В руке у нее была небольшая обшитая мехом берестяная коробочка. Старуха снова достала странный клык из кармана и положила его в свою коробочку, потом саму эту коробочку положила на стол и начала что-то бормотать – какие-то непонятные, таинственные слова… слова древнего языка…

От этих слов комната наполнилась мерцающим, пульсирующим туманом, в ней запахло болотом, увядшими цветами и лунной таинственной ночью…

А потом Аля окончательно заснула и проспала до позднего утра – спокойно, без сновидений.

Утром она, как ни странно, встала свежей и отдохнувшей. Ипатьевна уже ушла по каким-то своим делам. Аля позавтракала хлебом и простоквашей, отправилась в фельдшерский пункт.

Перед дверью ее уже ждал участковый.

– Ты как, в порядке? – спросил он озабоченно.

– В порядке. А что случилось? Еще кто-то утонул?

– Типун тебе на язык…

Шишкин огляделся, понизил голос и проговорил с неуверенностью и удивлением:

– Ты вот вчера говорила, что этот утопленник того…

– Чего «того»? – нетерпеливо переспросила Аля, поскольку Шишкин мрачно замолчал.

– Ну, что он вроде не мертвый был… что он шевелился…

– Да померещилось мне! – отмахнулась Аля. – Роман Филиппович же ясно сказал: он уже несколько часов как умер! Мертвые, сам знаешь, не шевелятся!

– Так-то оно так… – протянул участковый и почесал затылок. – Оно конечно…

– Да что ты мнешься-то, дядя Миша? Случилось что-то?

– Случилось… – вздохнул участковый и снова огляделся. – Только ты, Аля, никому не говори… а то слухи всякие пойдут… а зачем нам всякие слухи? Нам это ни к чему…

– Да что случилось-то?

– Пропал он.

– Пропал? Кто пропал?

– Ну, утопленник этот.

– Что значит пропал?

– Пропал – значит пропал. Я его вчера отвез в Семидворье, в больницу, и передал фельдшеру дежурному. Еще помог его в морг занести. Покойники, они очень тяжелые. А сегодня мне звонят из больницы – нет его, пропал… я и думаю: может, он и правда живой был? Встал ночью и ушел. А иначе как это объяснить?

Участковый еще что-то говорил, но Аля его уже не слушала.

Она снова вспомнила вчерашний вечер, утопленника на берегу реки, страшное трехглазое лицо в кустах…

– Алевтина Васильевна! – Аля очнулась от того, что озабоченная медсестра довольно чувствительно трясла ее за плечо. – Что с вами? Вам нехорошо?

– А, что? – Она покрутила головой, потому что в ушах снова звенели тысячи молоточков.