Устроившись за столиком, он заказал кофе и стал разглядывать людей за витринным стеклом, стараясь найти племянницу среди прохожих, но не нашел, – Перл появилась в дверях неожиданно. За последние полтора года она вытянулась почти на пять дюймов, еще сильнее похудела и перекрасилась в блондинку. Одетая в светлый сарафан на тонких бретельках, обнажающий острые плечи и выпирающие ключицы, она выглядела свежей и привлекательной, но какой-то нескладной, с порывистыми резкими движениями, по-девичьи угловатой.

Следом тащился парень, тоже худой и долговязый, одетый в джинсы, дырявые на коленях, и куртку военного образца с двумя дюжинами блестящих значков на груди. Парень представился Диком. Он сел, уперся локтями в стол и отвернулся к витрине, будто надеялся увидеть за стеклом что-то интересное.

Перл чмокнула дядю в щеку, нырнула в огромную холщевую сумку, долго копалась в ней, перебирая какой-то мусор, наконец, вытащила незапечатанный конверт и протянула его дяде. Внутри оказался тетрадный листок, исписанный с одной стороны крупным почерком, и три фотографии.

– Джон, передай папе, что я его жду, – сказала Перл. – Я все написала.

– Папа тоже просил передать тебе, что любит и ждет встречи, – это Джон придумал эти слова. Во время десятиминутного телефонного разговора Том был так подавлен, так оглушен происходящим, что не мог думать и говорить ни о чем другом – только о своей беде. – Папа так и сказал: передай Перл, что я ее очень люблю. И считаю дни до нашей встречи. Кстати, ты узнала, что я здесь, от мамы?

– Она сначала не хотела говорить. А потом вдруг расплакалась и сказала. Она бы соврала. Вчера я приехала домой, чтобы забрать кое-какие книги. И стала спрашивать, что это за чемодан в холле. Ну, с отцовскими вещами.

– Разве ты живешь не с мамой?

– Не знаю, что она тебе сказала, но я там не живу уже больше года. С тех пор как появился этот дантист Дэвид. Вообще-то он неплохой человек, но зануда. Слишком достает своими замечаниями и вопросами. Пусть воспитывает своих детей, а не меня. Тем более меня воспитывать уже поздно. Скажи, Дик.

Она толкнула своего парня под локоть.

– Конечно, – кивнул он. – Чего теперь воспитывать? Раньше надо было.

– Я не видела отца… Даже не помню сколько времени. Прошлый раз, когда он приезжал, я была в Европе. Работала в лагере для подростков возле Люцерна в Швейцарии. Ты скажи отцу, что мы его любим. И ждем возвращения. Правда, Дик?

– Да, это ничего, что он в тюрьме, – ожил Дик. – Ничего… Он же выйдет когда-нибудь?

– Я на это надеюсь, – кивнул Джон.

– А почему его не хотят отпустить до суда? – спросила Перл. – Ну, как это в Америке делают?

– Наверное, боятся, что он снова пойдет в ресторан и снова подерется, – усмехнулся Джон. – Разобьет пару тарелок и чью-нибудь физиономию.

– Нет, я серьезно.

– Там у них другие законы. Скажем, присяжные выносят вердикт: не виновен. У нас решение суда присяжных обжаловать никто не имеет права. Если не виновен, тебя тут же отпускают. А дело закрывают навсегда. У них после оглашения выступает прокурор и требует назначить новый суд над оправданным человеком. С новым составом присяжных заседателей. Опять оправдают? Значит, еще один суд… Так до тех пор, пока человеку не дадут тюремный срок. И такой длинный, что прокурор придет в восторг.

Взгляд скользнул по куртке Дика, по пальцам рук, ладоням, лежащим на столе. На внешней стороне едва заметным припухлости, вроде прыщиков. Похоже на следы инъекций, сделанных инсулиновым шприцем с тонкой иголкой, легко входящей в тонкие кровеносные сосуды. Если парень колется в ладони, значит, вены на ногах и руках уже никуда не годятся, их почти нет.