В прихожей темно, когда я помогаю Ни-ке войти внутрь, и мне приходится шарить рукой по стене, чтобы нащупать выключатель. То ли его нет, то ли я тупой, но мы оба так и стоим в темноте. И тут выясняется, что пыточный сеанс на сегодня ещё не окончен, потому что вокруг моей шеи обвиваются две руки, а к груди прижимаются две охеренные сиськи.

— Займись со мной сексом, Кэп, — жарко шепчет Ни-ка и кусает меня за подбородок. — У меня есть кухонный стол, ковёр и подоконник.

15. 15

Меня как-то избирательно парализовало, потому что сам я пошевелиться не могу, но руки при этом жадно мнут упругую Никину задницу. Её губы виртуозно танцуют на моей шее, и ноги начинает ломить от тяжести груза в штанах.

— Станцую для тебя без одежды, — продолжает соблазнительно урчать Бэмби, пробираясь пальцами мне под футболку. — Хочешь посмотреть?

Ясен хер, я хочу. И не просто смотреть, а активно участвовать. 

Конечно, я не должен её трогать. Ни-ка пьяная, плохо соображает и, если это случится, утром умрёт от стыда, предварительно выклевав мне глаза. Но попробуй это свихнувшемуся ЭмДжею объясни. Он мне уже который раз угрожает, что если напряжение не сбросит, то у него атрофическая гангрена начнётся, и восторженных девичьих «А он точно в меня влезет?» в моём послужном списке значительно поубавится.

— Ни-ка, — я перехватываю руки, которые безуспешно пытаются разделаться с пуговицей на моих джинсах, и аккуратно опускаю их вниз. — Ничего не будет.

Второй раз за ночь я произношу эту фразу. А мама ещё говорит, что я не умею держать себя в руках. Я бы за такую выдержку на месте Путина на государственную награду меня номинировал. Один орден на грудь, другой на ширинку — «За уважение к российским женщинам». В Кремле и за меньшие заслуги дают.

Ни-ка отстраняется, и мне нелогично хочется вернуть её обратно. Чтобы занять руки, я шарю по стене в поисках выключателя и, наконец, его нахожу. Он так низко расположен, словно по задумке включать его нужно ногой.

По прихожей рассыпаются брызги диодного света, заставляя меня жмуриться с непривычки. А когда я снова открываю глаза, из лёгких вырывается измученное: «Бля-а-адь».

Упрямый оленёнок и не думает сдаваться. Напротив, пускает в ход тяжёлую артиллерию: наполовину расстегнула кружевную майку, и теперь я вижу её сиськи. Они ещё красивее, чем я представлял: розовые и круглые, покрытые мурашками, соски напряжённые. А соски — это моя слабость. А соски Ни-ки — это слабость в кубе. Чем больше я на них глазею, тем сильнее во рту слюна собирается от того, как сильно я хочу коснуться их языком.

— Ты не передумал, Максим? — томно шепчет Ни-ка пока, не сводя с меня затуманенного голубого взгляда, продолжает один за другим расстёгивать крючки.

Она сказала «Максим», а я услышал «Трахни меня жёстко». Блядь, Капитан Америка ведь не Железный Человек.

Я дёргаю её к себе за руку и на лету ловлю ртом сосок. Почти как дрессированная собака — фрисби.

— Чёрт, чёрт, чёрт, — тихо постанывает Ни-ка, пока я глажу его языком.

Я бы тоже такое постонал, но у меня рот занят. 

— Трахни меня, Кэп, — тянет она меня за волосы. Больно, между прочим, но сейчас мне даже нравится. — Здесь, у стенки.

Каждое её слово летит в цель. Чёртова Бэмби. Сексуальный снайпер. Выпустила обойму «Виагры» мне в трусы. 

— Завтра ты пожалеешь, — я с сожалением выныриваю из кондитерской витрины, в которой мечтаю слечь с диабетом. 

— Не пожалею.

Конечно, она пожалеет. А я себе не прощу, что воспользовался её пьяным состоянием. Путин и маме должен орден презентовать — «За российский вклад в американское воспитание». Поэтому я со вздохом взваливаю Бэмби на плечо и тащу в полумрак квартиры.