Сказав это, он развел сложенные перед собой ладони в стороны, изображая, таким образом, симметрию, о которой говорил.

– Такие люди способны одинаково хорошо писать и даже рисовать обеими руками. Благодаря подобному устройству мозга, амбидекстры способны видеть музыку в цвете, а картины – в запахах… – продолжал он.

– Профессор, эта вот амби… – начала было задавать свой вопрос женщина, сидящая по правую руку от мужчины в больших прямоугольных очках.

– Амбидекстрия… – помог ей закончить предложение Сергеенко.

– Именно так, у него врожденная?

Профессор подошел к доске, взял мел и схематично нарисовал мозг человека.

– Согласно исследованиям, все дети рождаются амбидекстрами, и только примерно полпроцента от новорожденных сохраняют эту странную способность на всю жизнь. Вместо математических способностей, за которые мы все так ратуем, им послана одаренность в спорте, искусстве, музыке и других сферах. Но, самое поразительное то, насколько хорошо у них развита интуиция.

Чуть ранее в кабинет осторожно, не нарушая беседы, вошел еще один седовласый, но еще совсем не пожилой хорошо одетый, высокий и подтянутый человек. Это был доктор Семихатов, время от времени читающий в «Бауманке» лекции по теории полей и квантовой физике. Он внимательно слушал все, о чем так увлеченно говорил Сергеенко, и только сейчас принял решение вступить в дискуссию:

– Насколько мне известно, одним из наиболее выраженных психологических признаков, характеризующих амбидекстров, является интровертированность – мотивационная направленность на самого себя, а не на других. Иными словами, они неисправимые эгоисты, хотя и очень талантливые эгоисты, – произнес он. – Но я, как и профессор Сергеенко, тоже готов встать на защиту этого необычного студента.

На втором курсе «Бауманки» я понял, что больше не могу заставлять себя ходить на занятия. Перспектива стать инженером автомобильного транспорта меня больше не радовала. Почти на всех лекциях, кроме физики, я скучал. Скучал невыносимо. Поэтому набрался храбрости и пришел на кафедру профессора Сергеенко, чтобы честно сказать ему, что принял решение уйти из университета.

– Скорин, ты дурак?! – видимо, не найдя других слов, спросил профессор, выслушав мою речь.

Я не ожидал такого поворота, поэтому обиженно хлопнул дверью и быстрыми шагами пошел прочь вдоль длинного коридора, не оборачиваясь и не слыша ничего из того, что кричал мне вслед Сергеенко.

– Ты еще пожалеешь о своем решении! Скорин! Ты еще пожалеешь о своем глупом решении! А знаешь когда? Когда на твою лысую бестолковую голову наденут ушанку!

Той же осенью я приехал в районный военкомат и постучался в кабинет военного комиссара.

– Можно? – неуверенно спросил я.

– Тут уже армия, сынок! Разрешите войти!

– Разрешите войти, товарищ…

– … Капитан, – помог мне разобраться в своем звании усатый офицер. – Что хотел?

– Заберите меня в армию, товарищ капитан! – уже уверенным голосом сказал я.

– Епт на… – на непонятном мне языке, судя по всему, выругался он и, выдержав непродолжительную паузу, спросил:

– Как твоя фамилия, боец?

– Скорин! – ответил я.

Офицер посмотрел еще раз внимательно на меня и с сочувствием произнес:

– Скорин, а ты точно не дурак?! – спросил он. – Обычно у меня просят об обратном.

Через несколько месяцев я уже сидел на призывном участке с наголо выбритой головой, ожидая приезда особой команды под ничего не говорящим мне номером К-250. Эта команда должна была забрать троих призывников, на личных делах которых, рукой военного комиссара, были написаны две заглавные буквы ПП.