— Делиться бесценным опытом с новичками! — приподняв палец к верху палатки сказал Вахит.

Из новичков у нас была только я, так что вся мудрость и бесценный опыт тоже предлагался исключительно мне одной.

Ольга с Ленкой только цедили чай с надерганными на клумбе травками, перебирали тексты песен, которые собирались петь у костра и растирали изодранные колючками руки.

Кусты вообще знатно нас потрепали — мои штаны при ближайшем рассмотрении оказались больше похожими на живописные лохмотья, другие выглядели не лучше.

Встреть мы в таком виде разбойников на той дороге, неизвестно, кто бы от кого драпал.

Мы еще попеняли Вахиту за разведенную панику (и подранную одежду, которую еще пару дней зашивать — не ходить же оборванцами), но постепенно разговоры сошли на нет.

Налобный фонарик, подвешенный сверху, начал тускнеть, ребята — зевать.

— А знаешь, Танька, что самое страшное в горах? — тихо спросил Юрка.

— Сорваться? — вяло предположила я.

На тренировках то и дело рассказывали о том, кто как улетел и в последний момент повис на страхованном тросе. Хорошо, если привязанном к инструктору, хуже — на реальной скале с криво вбитом (конечно же, зеленым новичком!) колышке.

— Нет, не это, — грустно ответил за Юрку Вахит, — я срывался, ничего, живой.

— Самое страшное, Танька, встретить в горах Чёрного альпиниста, — продолжил Юрка, придвигаясь ближе к пятнышку света посреди палатки. — Ещё до Великой Отечественной войны двое альпинистов
путешествовали в горах. Они карабкались под вершиной Ушба, как вдруг один из них провалился в трещину, повиснув на страховочном тросе, привязанном к товарищу. Оказавшись в тяжелой ситуации, повиснув с тяжким
грузом на краю пропасти, товарищ альпиниста...

Он замолк. Палатку дернуло, выгнуло брезент. Ольга рядом со мной вздрогнула, тронула трепещущий палаточный бок, будто проверяя, нет ли там кого.

— Что… — голос неожиданно охрип, — что он сделал?

— Он обрезал трос, — выдохнул Вахит.

Все замолчали. Все, кроме меня, знали уже эту историю, но никогда не говорили об этом. Это была тайна альпинистов, одна из тех, которые не рассказывают в городах, в освещенных электричеством спортзалах, в залитых солнцем учебных классах. Эта тайна для тех, кто дошел до гор, бросил в палатку пыльный рюкзак с почти оторванным карманом и глотнул обжигающего чая. Сладкого, аж язык слипается, и одновременно горького от сока диких трав, накиданных в темноте почти не глядя.—

— С тех пор, — продолжил Гришагин, — чёрный призрак погибшего альпиниста бродит в окрестностях. Если случайно
встретишь его или того хуже — посмотришь ему в глаза, ты не жилец.

Ребята опустили головы. Нет хуже преступления, чем бросить товарища в горах. А отрезать веревку — это кем нужно быть! Чудовищем, диким монстром, бесчеловечным и бездушным.

На улице завыл ветер, будто Черный Альпинист послушал историю и сам вдруг вспомнил, что с ним произошло.

Брезент начало раскачивать, а вместе с ним — наш единственный фонарик.

Тум-тум — бился он о подвешенный рядом котелок.

Дум-дум — вторил ему чугунный рукомойник, прибитый к стене столовой неподалеку.

Ветром растрепало завязку и край у входа откинуло в сторону, промозглый ветер ворвался внутрь, раскидав игральные карты и листочки с песнями.

— Разозлили Черного Альпиниста, — пробормотал Вахит, пытаясь поймать трепыхающиеся на ветру завязки.

Почти поймал, но бросил. Резко отдернул руку и отпрыгнул назад.

Все замерли с круглыми глазами.

Края палатки больше не трепыхались. Внутрь медленно просунулась рука в черном.

Вахит нервно сглотнул. Ольга медленно поползла ему за спину. Юрка с Олегом одновременно потянулись к лежащему рядом ледорубу.