Хотя... Он окинул взглядом маленькую фигурку, закутанную в несколько слоев одежды. Шершень легко мог вообразить все, что спрятано под ними. Мягкие розовые пяточки, которые она сейчас подобрала под себя. Тонкие лодыжки. Длинные стройные икры, гладкие и сильные. Узкие колени, а выше – одно из ее секретных чувствительных местечек, нежная кожа внутренней стороны бедер, и на левой еще должен оставаться вчерашний след от укуса. А еще выше...

– Эй, ты меня слушаешь? Или только пялишься всю дорогу?

– Сама должна знать, раз в голову ко мне забралась.

– Не в большей мере, чем ты в мою. Если столкнемся с настоящими проблемами, сам еще не раз спасибо скажешь, – улыбнулась она, подсаживаясь ближе, так, что едва не коснулась его коленями. – Давай потренируемся, пока мы одни. Я перед тобой раскроюсь, а ты попробуй меня почувствовать, идет? Вот и прекрасно. Тогда рассказывай дальше.

– Что именно? – не сообразил Шершень, пытаясь уловить ощущение ее эмоций.

Все те же уверенность и покой, только еле заметное раздражение добавилось. Будто опасается чего-то. Шершень решил, раз не выставляет напоказ, значит, это не для него предназначено, и не попытался угадать, что ее нервирует. И без того сложно было. Непривычно и неуютно.

– Почему решил сбежать из Дельты? Ты ведь сбежал, не так ли?

– А ты раньше тут бывала? Нет? Вот когда в глухомань заберемся, тогда и задашь этот вопрос, если сама не поймешь к тому времени.

Он не желал ни говорить, ни вспоминать об этом, но память сама предательски подсунула знакомые картинки. Деревня у реки, одна из вереницы таких же деревень – провонявших рыбой, прелью и гниющими раковинами речных устриц, вечно сырых, душных, малярийных. Плавучий рынок. Надоевшие до тошноты одни и те же лица. Влажные простыни, застиранные до прорех. Сочащиеся сукровицей укусы лесных пиявок и незаживающие мозоли от сетей, которые таскаешь по утрам и вечерам, каждый день, много-много дней подряд...

– Не хочешь отвечать? Твое право. И что ты делал потом? Не сразу ведь наемником стал, как я понимаю.

– Выживал. Я ж совсем щенком был, ничего не умел, никого не знал. Податься было некуда. Бродяжничал, попрошайничал, воровал. Вряд ли тебе интересны подробности.

Так оно и было. Сменив лесные тропы на трущобы больших городов, особой разницы он не обнаружил. Те же хищники и та же добыча, съедобная или ценная, за которую приходилось иногда и подраться. Быстро привык, приспособился, а ловкость и удачу ему боги в день рождения подарили. Но как-то раз он умудрился попасться на глаза человеку по имени Сонтхи, известному устроителю подпольных боев. Был пойман, отлуплен для лучшей сговорчивости, отмыт, накормлен и обучен драться так, как на его родных болотах отродясь никто не умел.

Дрался Шершень хорошо. Как оказалось, слишком. Вместо свободы он в еще худшую кабалу попал, порой думал – все, амба, завтра не проснется. Но всякий раз просыпался, сращивал раны, сплевывал кровь, вставал и жил дальше, жил всем чертям назло. Чтобы все-таки вырасти, заматереть и стать наконец самому себе хозяином. Вольным наемником. Шершнем.

– Тяжело тебе пришлось, – тихонько сказала Кэй.

В голосе звучало сочувствие, а в сердце его не было ни тени. Он это чуял, видимо, она совсем прятаться перестала. Но что-то он ощутил все равно, что-то теплое. Ласковое. Вроде доверия или расположения. Он не был ей безразличен, она не желала ему зла, более того, его прошлое и вправду было ей любопытно, а близость – приятна.

– Это и есть связь, – пояснила Кэй, когда он сказал об этом. – Чтобы хорошо тебя чувствовать, мне и самой приходится открываться. Правда, я умею брать эмоции под контроль – намерения, не окрашенные ими, ты не увидишь, но без нужды так делать не стану. Хочу, чтобы ты мне доверял. Так ведь будет честно, да?