Даже если в лесах что-то и творилось, приезжим о том не рассказывали – местные посвящать в свои дела чужаков не любят. А те и сами не больно слушали: подумаешь, еретики. Если не устраивают разнузданных оргий и кровавых жертвоприношений, ничего интересного.

Все шло как по накатанной, пара-тройка шуток – и Шершень легко стал центром этой маленькой компании, даже смотрительша перестала поджимать губы и поглядывала с живым любопытством. Но вот из своей комнатушки вышла мрачная Кэйлани. В полном монашеском облачении, даже цацки нацепила – а ну как не узнают. Мужчины вскочили, едва не опрокинув стулья. Смотрительша нехотя поклонилась и ушла на хозяйскую половину. Веселье мигом угасло.

5. 5.

Она молчала. Хоть бы возмутилась, опять велела заткнуться. Или сказала, мол, прав ты, Шершень, но так уж вышло. А она просто молчала – и все. Позволяя себя отчитывать.

– Почтальона насмерть перепугала, могла просто предупредить, что разбойники на дороге засели, а не вываливать на стол окровавленную стрелу, которую из покойника вынула. Мы, если не заметила, ели. У людей, может, аппетит слабый... Да ты меня слушаешь вообще?!

Не выдержав, Шершень оглянулся через плечо. Кэйлани сидела, положив локоток на низкую дверцу, и задумчиво лес рассматривала, будто видела в нем что-то очень интересное. Перевела взгляд на Шершня и обратно.

– Смотри на дорогу, – равнодушно проговорила она.

– Чего я там не видал, – отмахнулся он, развернулся и сел к ней лицом, перебросив вожжи через колено. Смирный мерин плелся по знакомому пути, не требуя к себе внимания, разве что редких понуканий, чтоб совсем не уснул. – Я к чему вообще. Ты же хочешь, чтоб я не просто маршрут прокладывал, но и с местными помогал вопросы решать. А твоей манеры это делать я никак понять не могу. Как будто нарочно стараешься запугать всех вокруг и заставить нас ненавидеть.

– Боятся – значит, уважают.

– Боятся – значит, боятся. С чего вдруг им тебя уважать, за белую тряпку на голове? – Лицо Кэйлани оставалось безучастным, но теперь она хотя бы смотрела на него, а не на обступавшие дорогу деревья. Шершень нахмурился. – Знаешь, я раньше с вашей братией дел особо не имел, но, кажется, понимаю, почему вас не любят.

– А тебя, получается, любят?

– Обожают! – ответил он и улыбнулся во все зубы. Она фыркнула.

– Опять паясничаешь. Ну-ну. Но ты продолжай. У тебя голос приятный, дополняет звуки природы.

– Да ну тебя. Вообще больше с тобой разговаривать не буду.

Кэйлани сдержанно улыбнулась и откинулась на жесткую спинку скамьи, прячась в густой тени навеса. Шершень отвернулся, демонстративно уставившись вперед. Прикрикнул на конягу, чтобы ускорил шаг, хотя торопиться было особо некуда – до ближайшей деревеньки еще далеко, а до Дельты и вовсе целый день придется тащиться через леса и холмы.

Он молчал еще долго, но все-таки заскучал. Странно было ехать в тишине, когда рядом попутчица, но та словно и вовсе в разговорах не нуждалась. Наверное размышляла о своих еретиках, или вообще дремала.

– Кэй, можно тебя о чем-то спросить? – не выдержал он.

– Не называй меня так, я тебе не подружка. Что ты хочешь?

«Свернуть в лес, разложить на траве плащ, на плаще тебя и трахать до потери сознания», – мысленно ответил он и зажмурился от удовольствия, представив это во всех подробностях. Но она вряд ли оценит такое предложение. Ну, нет так нет, может, хоть поболтать получится.

– Почему в Алмазные гончие только женщин берут? Работенка-то грязная, опасная. Вот сейчас – послали тебя в Дельту, в самую глушь, одну...