Она вскидывает голову, встречает его взгляд, но дыхание предательски срывается, сердце пропускает удар. В груди всё сжимается от глупого, бессмысленного протеста, но слова уже срываются с губ:

– Долго ты будешь делать так, чтобы я боялась?

Она хочет, чтобы это прозвучало твёрдо, уверенно, но голос выходит слабее, чем она рассчитывала. Он слышит это. Он чувствует это.

Он ухмыляется.

Губы растягиваются в медленной, самоуверенной, почти ленивой усмешке. Ухмылка волка, который уже поймал добычу, но пока просто играет с ней, наблюдая, как она дёргается в его лапах.

– Ты сама знаешь ответ, девочка.

Он не двигается, не приближается, но этой дистанции уже нет. Она чувствует его так, будто он уже рядом. Будто он уже касается её.

Они приходят неожиданно. Без предупреждений, без шума – как будто знали, что так будет страшнее. Металлическая дверь распахивается с грохотом, тяжёлые шаги врываются внутрь, и в ту же секунду воздух наполняется яростью. Рустам вздыбливается, рычит, его мышцы напрягаются, но уже поздно. Их слишком много. Они двигаются слаженно, точно стая, только это не его стая, а грязные, жестокие твари в человеческом обличье.

Я отшатываюсь, прижимаюсь к стене, но уже знаю, что сделают с ним. Они пришли за ним.

Секунда – и сетка падает ему на плечи. Тонкие, но прочные серебряные нити облепляют тело, тут же обжигая кожу, впиваясь в неё, словно накалённая проволока. Рустам издаёт низкий, срывающийся рык, мышцы вздуваются, он дёргается, но это только хуже – сетка глубже впивается в плоть, оставляя дымящиеся раны, запах палёной кожи заполняет клетку.

Я не могу дышать.

Он бьётся.

Резкий рывок – и кровь уже стекает по рукам. Он пытается сбросить это с себя, пытается сорвать, но шокер вонзается в бок, электричество пробегает по телу, и он на секунду замирает, моргает, как будто теряя связь с реальностью.

– Держите его! – кто-то рычит, и ещё один удар шокера. Ещё. Ещё.

Я слышу, как он стиснул зубы. Слишком упрямый, чтобы заорать, слишком гордый, чтобы показать боль. Но она есть. Я вижу её.

Он падает на колено, грудь вздымается тяжело, в глазах бешеный свет, он всё ещё не сдался, но тело уже не может сопротивляться.

Один из охотников оборачивается ко мне. Я замираю, вжимаюсь в стену, ногти впиваются в ладони, сердце колотится так, что кажется, его слышно всем.

– Не скучай, девочка, – ухмыляется он.

Они выволакивают Рустама за ворота клетки, как зверя, которого приручили. Как сломленного пса.

И я остаюсь одна.

В груди что-то рушится, но я даже не понимаю, что именно.

Тесное, душное пространство клетки стало ещё меньше, воздух стал тяжелее, напитанный чем-то неизбежным, что висело между нами, как тонкая, но неразрывная нить. В его крови всё ещё бушевал зверь, но теперь не в бешеной ярости, не в приступе ломки, а в чём-то другом, в чём-то, что пугало меня сильнее, чем его неконтролируемая агрессия. Я чувствовала это – что-то изменилось.

Я сидела в дальнем углу, притянув колени к груди, стараясь стать тенью, частью решёток, чем угодно, лишь бы он не смотрел, не приближался, но он всё равно чувствовал меня. Он всегда чувствовал. Мой страх, моё сбившееся дыхание, мой запах, который теперь был в каждом уголке клетки. Я видела, как напрягались его плечи, как ходили жилы на руках, как пальцы судорожно сжимались, будто он удерживал себя от чего-то.

Его взгляд цепляется за меня. Слишком пронзительный, слишком настойчивый. Я сжимаюсь, но знаю – от него не спрячешься.

– Долго ты будешь бояться меня? – его голос низкий, раскатистый, звучит почти лениво, но в этой ленивости чувствуется напряжение, сдержанная сила, что-то скрытое, опасное.