– Я не знаю, что будет дальше, – шепчу я, и голос мой ломкий, едва слышный, почти чужой.

Он медлит. Или, может, просто переваривает мои слова, пропускает их через себя, прежде чем ответить.

– Я тоже.

И это звучит так… по-настоящему.

Без угроз, без приказов, без звериной злости. Просто правда.

И это страшит меня больше всего.

Рустам резко поворачивает голову к стене, замирает, и в этот момент что-то меняется в воздухе. Напряжение простреливает пространство, оно физически ощутимо – как натянутая струна, как дыхание перед выстрелом. Его тело напрягается, мышцы застывают под кожей, а светло-зелёные глаза вспыхивают опасностью. Он слышит что-то. Что-то, чего пока не слышу я.

Мгновение – и теперь слышу и я.

Приглушённые голоса за дверью. Тяжёлые шаги. Металл скребётся о металл, кто-то роняет что-то на пол, и звук отдается гулким эхом. Я задерживаю дыхание, замерев, потому что понимаю: это они.

Охотники.

– Доза слишком слабая. Надо увеличить, чтобы ускорить процесс.

Голос глухой, безразличный, как у врача, который говорит о подопытном животном. Не обо мне. Не о человеке. Просто об объекте.

Холод пробегает по коже, волнами прокатывается по телу, вжимает в пол, в стену, в саму клетку. Как будто я и есть этот объект. Как будто я уже не принадлежу себе.

Я медленно поднимаю взгляд и вижу его.

Рустам не двигается. Не говорит. Просто смотрит перед собой, но в его глазах уже нет той странной, тихой усталости, которая была минуту назад. В них – только бездонная, нечеловеческая тьма.

Он понял. Он всё понял.

Я сжимаю пальцы в пледе, который он дал мне, сжимаю так сильно, что костяшки белеют.

Они не оставят меня.

Они не оставят нас.

Рустам не подаёт вида, но я чувствую, как внутри него что-то кипит, как он сдерживает ярость, которую нельзя скрыть. Я вижу, как он сжимает кулаки, как его пальцы, обтянутые кожей, белеют от напряжения. Он ходит по клетке, как зверь в клетке, его шаги громкие, тяжёлые, как удары молота по металлу. Он не говорит ни слова, но я знаю, что он думает, знаю, что это ненависть, это ярость, что он понимает – нас не оставят. Охотники не отстанут. Они не отпустят его, не отпустят меня. Они увеличат дозу препарата, и это значит – он снова не сможет контролировать себя, снова окажется в этом аду, где нет выбора, где нет спасения. И я вместе с ним. Я это чувствую. Его тёмные глаза, полные ненависти и борьбы, говорят мне об этом. Он знает, что с ним будет. Я понимаю, что он это чувствует, но он не хочет показывать мне, что он не может ничего изменить.

Я больше не могу молчать. Всё это время я просто сидела, как дура, ждала, но я не могу ждать больше. Я срываюсь. Мои кулаки сжимаются, пальцы выкручиваются, а потом я подскакиваю и кричу. Крик вырывается из груди, такой резкий, такой полный боли, что мне кажется, что воздух не вмещает этих звуков.

– Что с нами будет?! – я не могу остановиться. – Скажи хоть что-то!

Он поворачивается ко мне, его глаза светятся, но он молчит. Я не могу понять, почему он молчит. Что с ним происходит? Почему он не говорит, почему не говорит, что мы сделаем? Как мы выберемся? Он просто смотрит на меня. Смотрит так, что у меня перехватывает дыхание, как если бы всё, что было внутри меня, сжалось в ледяной ком.

Я не выдерживаю. С силой, почти с яростью, я бью его кулаками в грудь. Всё, что осталось от моей силы, я вкладываю в эти удары. Но он не двигается. Он не защищается. Он даже не кажется потрясённым. Его тело как камень, как стена, которая не поддаётся. Я чувствую, как внутри меня что-то ломается, как всё, что я пыталась подавить, выходит наружу. Я сжимаю зубы, чтобы не заплакать, но его взгляд, его глаза, он всё понимает.