Особенно много повторов в среднеазиатской прозе «Шарк-шарк» (и это, как увидим чуть позже, не случайно):
Бороды, бороды пришли к нам, гостям, в гости… // Девочка, девочка с серыми пятками – согрей старика в халате (это меня – вон того) // ‹…› Зной, зной. //…После ухода Чингис-хана бороды вернулись. Бороды, бороды и галошки новые с бородой. // ‹…› Кружатся, кружатся и вдруг замирают наподобие изваяний – маковок поливных. // ‹…› Орнаменты, орнаменты, орнаменты. И на пути орнаментов – оконца. // ‹…› – Вон баня старая – некультурно было – все без тазиков, а сейчас тазики-мазики. // ‹…› Какая пустота во мне! Нет деревьев, нет деревьев. // ‹…› вдруг прошла такая молодая-молодая, прекрасная[121]. В красном с белым, и как-то не мешало, подходило кольцо в носу. // ‹…› И памятники архитектуры, и памятники архитектуры… // ‹…› Сейчас где-нибудь тут, на базаре, продали ковер – таинство сделки – ударили по рукам – свершенье, свершенье – все ради этого места.
А вот в этой – уже цитировавшейся – строфе –
находим очень интересное сочетание играющего ударениями повтора («высоко́-высо́ко»), чисто звукового по своей природе, с повтором смысловым (точнее, интонационно-смысловым), явленным в синонимах (увидит-узреет, око-глаз), причем в паре «око-глаз» акцент делается на их некое различие, даже противопоставление (синоним как антоним!). Иными словами, звуковая сдвоенность перемежается с противоречивой смысловой.
Вообще же этот прием звукописных повторов традиционен в русской поэзии. Еще у Пушкина в «Евгении Онегине» встречаем: «И, как огнем обожжена, / Остановилася она». / «Недоумения полна, / Остановилася она».
Множество примеров тому можно найти у Мандельштама, Цветаевой[122], Пастернака, Хлебникова, из современников – у Ахмадулиной[123]. Есть в этом почти что непроизвольном повторении некая механическая иррациональность, некое фонетическое таинство, шаманство со словом. Хлебников писал: «Лыки-мыки это мусульманская мысль, у них есть шурум-бурум и пиво-миво (ср. и тазики-мазики у Цыбулевского. – П.Н.), шаровары, то есть внеумное украшение слова добавочным почти равным членом». Вспомните и о назойливом редифе – этой канонической эпифоре касыд и рубайят. Потому-то, мне кажется, и учащаются эти повторы в прозе (обратите внимание на название!) «Шарк-шарк», где повествование ведется о Средней Азии, и даже русское «шиворот-навыворот» – представляется мне «мусульманской мыслью»[124][125].
Вторым и более сложным приемом удваивающего повторения является следующий (см. выделенное):
…Дым-камень или камень-дым, / немного каменного дыма – / и путь все там же проходим, / где та же грязь непроходима (с. 45).
Или:
…И он был я. И я был он (с. 95).
Слова и словосочетания организуются симметрически – «точно зеркало ставится между ними», как сказал бы сам Цыбулевский. Насколько мне известно, этот прием не закреплен терминологически, и я буду называть его «зеркалкой». Симметрия для него характерна, но возможны и отклонения, точнее смещения ее оси:
…Пусть дождь идет и небо меркнет, / и ты уходишь сгоряча: / незримо над Рачою Верхней / сияет Верхняя Рача (с. 33).
Зеркальность этого приема не мешает проявляться свойственной ему динамичности. В самом деле, он подразумевает движение, но не всякое, а колебательное или круговое – одним словом, циклическое, замыкающееся на исходную точку. Вот движение вверх-вниз: