Не успела я подумать, что на дверной ручке могли остаться отпечатки пальцев, как притащился Беркут со своими приспешниками и тут же подергал дверь в кабинет.
– Не трогай! – поспешила я предупредить, но было поздно.
Злат Беркут обернулся ко мне. Ухмыльнулся, насмешливо прищурившись:
– Синь? Это ты, что ли, отчудила? Уже начала убирать конкурентов?
– Что? – не поняла я.
Меня заслонила разгневанная Верба:
– А ну пшел отсюда! – рявкнула она на Беркута так, что он даже попятился. – Засунь свой поганый язык себе в одно место! Синь всю пару просидела рядом со мной, ясно?
Только тогда я сообразила, что он имел в виду. Остриш был артефактором, причем не из худших, а в конце семестра нас ожидал новый отсев. Получалось так, что мы с Остришем были соперниками… ну и что? Неужели кто-то подумает, что мы начнем убивать друг друга только ради того, чтобы остаться в Пенте?! Кто может быть настолько циничен?
Однако самодовольная физиономия Беркута наглядно свидетельствовала, что как минимум одного такого циничного человека я вижу прямо перед собой. А судя по сердито-испуганному лицу Вербы, его обвинения и правда могли принять всерьез.
Глава 8
На допросах от нас было мало толку. Полиция приехала ближе к вечеру и в тот же день опросила всех первокурсников, но не узнала ничего дельного. Никто ничего не видел, не слышал и ножа в руках не держал. Все разговоры проходили в присутствии нашего ректора, господина Коростеля. Худой и нескладный, похожий на отвесную скалу, нависающую над головой, он зловещей серой тенью маячил в глубине кабинета. В допросы он не вмешивался, только пристально всматривался в каждого из нас своим желтым взглядом и, вероятно, применял какую-нибудь специальную магию, пытаясь выудить наши самые потаенные мысли. Я подумала, что если бы среди нас был преступник, то он непременно сознался бы. Уж лучше сдаться полиции, чем попасть в лапы разъяренного кроветворца!
Вечером в столовой Коростель произнес суровую проникновенную речь, в которой выразил уверенность, что убийцу вскоре найдут. От его тона нас всех пробрало ознобом. Тем же вымораживающим тихим голосом Коростель сообщил о новом распорядке: начиная с этого дня, ни один студент не мог покинуть пределы Академии без подписанного разрешения от декана, а по вечерам действовал комендантский час. За первое нарушение следовал строгий выговор, за два нарушения – карцер. Мы содрогнулись. Насчет здешнего карцера – мрачной полуподвальной камеры, облицованной шонгритом – нас просветили в первый же день. Этот подвальчик мог за несколько дней выпить из вас всю магию, включая резерв. Посидишь там неделю, а потом будешь месяц по больницам лежать, магию восстанавливать и бронхит лечить.
Пока ректор рассказывал о невеселых изменениях в нашей жизни, его коллеги стояли рядом, и взгляд госпожи Скопы, медленно перемещавшийся по нашим рядам, тоже заметно действовал всем на нервы. На мне она особенно долго задержала свое внимание, из-за чего сидевшие рядом студенты начали перешептываться и подталкивать друг друга локтями. Мне хотелось дать пинка Беркуту: наверняка это из-за него! Неужели он успел поделиться своими подозрениями со всем потоком?
Ужин прошел в тягостной тишине, печальной и строгой. Тишина была такой всеобъемлющей, что мы слышали, как за преподавательским столом шепотом сокрушался Травничек. Оказалось, что Остриш хотел сообщить ему что-то сразу после урока, но не успел.
Пять дней спустя убийца все еще был на свободе. Полиция выяснила лишь то, что нож действительно украли из хранилища артефактов на кафедре кроветворцев. Более того, преступник немного усовершенствовал артефакт, вставив в рукоять кристалл снежного обсидиана. Сам нож нам не показывали из соображений безопасности, так что мы видели только его фотографии. Теперь на допросы дергали тех, кто теоретически мог иметь доступ к хранилищу. Злат Беркут ходил злой как волк. Остальные однокурсники после нервной суеты впали в апатию. У нас все валилось из рук. Я провалила контрольную по теории рун. Мьюла однажды пришла к нам в гости с перевязанной рукой – поранила ладонь, когда пыталась открыть фрамугу. В результате они с Вербой чуть не подрались. Верба настаивала, чтобы подруга показала ей рану, а та упиралась.