Большинство магов из Золотой дюжины не отличались подобной честностью. Моя мама, работавшая в глуши, потом не раз находила свои идеи – и даже готовые фрагменты своих артефакторных схем – в новых изобретениях столичных магов, которые поступали на рынок. Господа маги, не стесняясь, получали за свои «открытия» премии и награды, а потом благодушно улыбались репортерам, которые спрашивали: «Ах, господин Криводел, у вас такой талант, такая потрясающая интуиция! Скажите, как вы догадались, что, совместив эти две разные схемы, можно получить совершенно уникальный результат?»

После каждой подобной новости мама надолго закрывалась в мастерской. Просто сидела и курила, глядя в окно, а потом с еще большим ожесточением принималась за работу. «Улыбаемся и пашем», – с невеселой усмешкой говорила она каждый раз, когда на нас обрушивалась новая неприятность. Когда счета, падавшие в почтовый ящик, становились все крупнее, когда Лилька устроила истерику на тему «я в нашем классе самая нищебродка!», когда папа, а следом за ним и Данка слегли в больницу с тяжелым гриппом, а у нас не хватало денег на частных врачей… Когда кто-нибудь из досужих соседей снова принимался судачить: «Это в столице маги что-то умеют, а наши… Вон, Синицу-то поперли оттуда. Не сдюжила. Не по ее мозгам такая работа». Мама все равно старалась держать лицо.

По словам врачей, она умерла от запущенной простуды, которая незаметно перетекла в воспаление легких. Но иногда меня настигала пугающая мысль, что мама просто надорвалась, пытаясь кому-то что-то доказать. У нее просто кончились силы.

В отличие от своих коллег из Золотой дюжины, Кай Ворон был порядочным человеком и не хотел поступить так со мной. Это делало ему честь. Поэтому романтик во мне радостно восклицал: «Соглашайся, что тут раздумывать! Да любой артефактор счел бы за счастье работать с Вороном!» В то же время мой внутренний скептик намекал, что любой маг из Золотой дюжины – это коварное беспринципное существо, способное легко и непринужденно растоптать тебя в пыль ради собственной выгоды. Голос здравого смысла был сильнее. И, наверное, я отказалась бы от предложения Кая, если бы не вмешались два внешних фактора в лице Беркута и угрюмой госпожи Скопы…

Тем временем атмосфера в классе становилась все более сонной. Пахло у нас, как в лесу, где только что прошел грибной дождь. Некоторые, пользуясь близорукостью Травничка, откровенно клевали носом. Пока Верба колдовала над котлом, а я тщательно заносила в тетрадь результаты наблюдений, занятие незаметно подошло к концу.

– Время кончилось, сдаем работы, – разбудил нас голос преподавателя.

Все лениво зашевелились. И вдруг нам в уши вонзился кошмарный вопль, от которого у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Мы с Вербой резво подорвались с места. Что случилось? Кто-то перепутал настой? Отравился? Мы все умрем? Я была готова к любому исходу, но не к тому зрелищу, которое открылось мне в дальнем конце кабинета. Майя, вся багровая от крика, стояла там, тыча пальцем в последнюю парту.

За самым дальним столом сидел Остриш, склонив голову на тетрадь. Я еще удивилась, как это Майя не разбудила его своими воплями, а потом увидела с ужасом, что в его спине торчит нож. На простой коричневой рукояти поблескивала эмблема Пенты: семиугольный щит со знаками пяти факультетов.

***

Когда мы убедились, что Остришу уже ничем не поможешь, Травничек с несвойственной ему решительностью выдворил нас из кабинета, запер дверь и широкими шагами направился в ректорат. Мы все, зеленые от шока, сгрудились в коридоре. Никто не ушел на следующую пару, никто не посмел даже пикнуть, что у него на сегодня были запланированы другие дела. Нас словно выбросило в другую реальность. Все молчали, изредка обмениваясь ошарашенными взглядами.