И когда спустя два часа я ворвался в зал суда, я повторил именно то, что сказал месье Дебре, прибавив для пущей убедительности умышленное причинение вреда здоровью члена королевской семьи.

Судья Гюссо объявил перерыв и пригласил меня к себе в кабинет для обсуждения ситуации.

Я как раз шел по проходу, когда услышал, как мадемуазель Бельфор спросила своего адвоката:

– А когда срок работ истечет, я смогу вернуться в академию? На это нет никаких запретов?

Сдержаться я не сумел.

– Вернуться в академию? – мой голос был слишком громок, но я и хотел, чтобы его слышали все присутствующие. – Мадемуазель, да вы или шутите, или сошли с ума! Но если всё-таки вы задали этот вопрос всерьез, то знайте – если вы когда-нибудь решите вернуться сюда, я сделаю всё, чтобы ваше пребывание в Алноре стало невыносимым! Даю вам слово герцога Алансона!

Более говорить с ней мне было не о чем, но вызванный ее словами гнев не прошел и тогда, когда я вошел в кабинет судьи, и боюсь, я слишком громко хлопнул дверью.

– Я понимаю ваши чувства, ваша светлость, – вздохнул месье Гюссо, – пострадал ваш отец. Но не кажется ли вам, что вы требуете слишком сурового наказания? Я уверен, что мадемуазель Бельфор уже осознала свою вину. Так стоит ли применять к ней именно семнадцатую статью? Такое обвинение бросит тень не только на нее саму, но и на всю ее семью.

На сей раз я не стал спорить – семнадцатую статью я приплел сюда для красного словца.

– Возможно, вы правы, ваша честь. Пусть в обвинительном акте останется тридцать пятая статья. Но, если не ошибаюсь, при наличии отягчающих обстоятельств по ней также предусмотрены каторжные работы?

– Да, ваша светлость, – подтвердил Гюссо. – При серьезных отягчающих обстоятельствах наказание за приготовление приворотного зелья может предусматривать наказание в виде одного года таких работ. Но, право же, как я могу отправить благородную барышню к каторжникам? Каким позором это станет для нее!

Право же, судья Гюссо был слишком мягок для подобной должности.

– То есть, то, что герцог Алнорский, возможно, не сможет оправиться после столь безрассудного эксперимента этой девицы, вы отягчающим обстоятельством не считаете? – я сурово свел брови к переносице.

И Гюссо сдался:

– Помилуйте, ваша светлость, как вы могли такое подумать? Я безмерно уважаю вашего отца, надеюсь на его выздоровление и процветание возглавляемой им академии.

Я посмотрел ему прямо в глаза.

– Вы же слышали, ваша честь, о чём только что изволила спросить эта девица! Она намерена вернуться в академию! Стать дипломированным магом! Разве мы можем это допустить? Такой показательный приговор, ваша честь, как раз пойдет академии на пользу, Ваше имя прогремит по всей Верландии, и ваши действия покажут в вас образец радения о соблюдении закона. Кажется, вы подавали прошение о переводе в столицу?

Это был запрещенный прием, но я посчитал возможным им воспользоваться. И когда мы вернулись в зал заседаний, я уже знал, какой приговор вынесет Гюссо.

Теперь, когда мне уже не нужно было ничего говорить, я мог со своего места рассмотреть подсудимую. Она действительно была очень молода и, пожалуй, даже красива. Но сколько еще таких же девиц считают, что их красота и их чувства дают им право рушить судьбы других людей?

И всё-таки когда она, услышав приговор, охнула и почти рухнула на скамью, моё сердце дрогнуло. Но я запретил себе чувствовать жалость. Мне следовало перевернуть эту страницу и никогда более не думать о мадемуазель Бельфор.

Но мне пришлось вспомнить о ней уже на следующий день. Я как раз стоял у окна своей спальни, когда увидел, как осужденную под стражей провели по двору к карете с зарешеченными окнами. Как ни странно, но она шла меж расступавшейся перед ней толпы с гордо поднятой головой.