– Совсем ничего не разобрать, – озадаченно подтвердил Ларс, всмотревшись в фотографию.

Человек из Кей-Эй-Си-Эйч с профессиональным безразличием пожал плечами.

– Попробуем еще раз, – сказал он. – Проблема в том, что она никуда не выходит. Ей не позволяют. Может, это лишь газетная утка, но поговаривают, будто в состояние транса она входит непроизвольно, причем это напоминает псевдоэпилептоидный припадок. Не исключено, что ее посадили на наркотики… это, конечно, наша неофициальная версия. Боятся, что брякнется где-нибудь на людях и ее переедет какая-нибудь машина из древних, которые у них еще бегают по земле.

– То есть, вы хотите сказать, боятся, как бы она не сбежала к нам, в Западный блок?

Человек из Кей-Эй-Си-Эйч снова пожал плечами, на этот раз философски.

– Так я прав? – спросил Ларс.

– Боюсь, что нет. Жалованье у мисс Топчевой не меньше, чем у самого маршала Папоновича, а он у них первый человек в блоке. Квартира на последнем этаже высотного дома, с панорамным видом, к ее услугам горничная, дворецкий, «мерседес» на воздушной подушке. Пока она на них работает…

– По этой фотографии, – сказал Ларс, – невозможно даже понять, сколько ей лет. О внешности я уже и не говорю.

– Лиле Топчевой двадцать три года.

Дверь кабинета открылась, и на пороге появился низенький, неряшливого вида, ужасно неуклюжий, вечно на грани увольнения и тем не менее совершенно необходимый Генри Моррис.

– Есть что-то для меня? – спросил он.

– Подойди-ка сюда. – Ларс жестом указал на фотографию Лилы Топчевой.

Но агент Кей-Эй-Си-Эйч протянул руку и быстро спрятал фотографию в папку.

– Это секретный документ, господин Ларс! Под кодом двадцать-двадцать. Вы ведь знаете, это только для ваших глаз.

– Господин Моррис и есть мои глаза, – ответил Ларс.

Да-а, этот агент Кей-Эй-Си-Эйч – еще тот гусь.

– Кстати, как вас зовут? – Ларс взял ручку и приготовился записывать.

– Вам это знать не обязательно, – ответил агент, немного подумав. – Впрочем, мистер Ларс, делайте с фотографией что хотите.

Он снова положил снимок на стол, и на бледном лице по-прежнему не отразилось ничего, кроме выражения холодного профессионализма. Генри Моррис склонился над снимком, прищурился и сдвинул брови, его толстые, обвислые щеки заколыхались, словно он что-то жевал, изучая нечеткое изображение, – казалось, и вправду возьмет и оторвет зубами клочок, чтобы попробовать на вкус.

Резко зазвонил стоящий на рабочем столе Ларса видеотелефон.

– Это из парижского офиса, кажется, мисс Фейн, – сообщила секретарша Ларса, мисс Грабхорн, и в голосе чувствовался едва уловимый холодок, словно она была чем-то недовольна.

– Простите, – обратился Ларс к агенту. – Впрочем, я все-таки запишу ваше имя. Так, на всякий случай, вдруг мне придет в голову фантазия с вами связаться.

– Дон Паккард, – неохотно, словно сообщая что-то неприличное, отозвался агент, и руки его беспокойно забегали. Странно, но этот вопрос почему-то смутил его.

Записав имя, Ларс нажал на кнопку видеофона, и на экране появилось красивое лицо его возлюбленной, словно подсвеченное изнутри, как лампа из пустой тыквы с прорезями глаз, носа и рта, и с темной шапкой волос.

– Ларс!

– Да, Марен!

Раздражение куда-то пропало, голос его был полон нежности. Марен Фейн всегда возбуждала в нем желание окружить ее вниманием и заботой, несмотря на то что порой крепко досаждала – так может досаждать обожаемый ребенок. Марен ни в чем не знала меры.

– Ты сейчас занят?

– Да.

– Слушай, прилетай вечером в Париж! Прилетишь? Пообедаем вместе, а потом сходим… представляешь, у нас тут выступает классный оркестр, голубой джаз комбо…