Надя продолжила.

— Чтобы не говорили, но этот цветок почти во всем мире стал символом борьбы. Главное знать, какую именно гвоздику подарить.

— И что означают белая и красная? — Тим кивнул на букет.

— Белая — пожелание удачи, как и белая лаванда. Чтобы у них все было хорошо и мечта исполнилась. А красная гвоздика — естественно, победа, — Надя снова улыбнулась и взяла новую веточку. — Камелия означает благодарность. От мужа жене. А жасмин — ее женственность. Я хочу, чтобы букет был чем-то большим, чем просто цветы, собранные воедино, понимаешь? И если я знаю, что вкладываю в него, то и они это почувствуют.

Тимофей мог слушать жену бесконечно. А Надя — часами рассказывать о своих любимых цветах. Дома она часто разговаривала с живущим на подоконниках кактусами и орхидеями. Просила последних не капризничать, а с фикусом делилась проблемами и заботами, которые несла из магазина. И иногда, возвращаясь домой после тяжелой смены в ресторане, Тим хотел лишь одного: добраться, обнять Надю и бесконечными долгими часами слушать ее рассказы о цветах.

Сейчас в их квартире вечерами было тихо.

— Они почувствуют, Надюш. Обязательно почувствуют.

Тимофей протянул руку с зажатым в ней эвкалиптом и, передавая, коснулся холодной женской ладошки. Все было, как и прежде. Электрические разряды тока, мгновенно скользнувшие между телами, можно было даже услышать, не то что почувствовать. И Тим все, что угодно, мог сейчас поставить на то, что и Надя это почувствовала. Вздрогнула и вскинула взгляд, в котором он мгновенно утонул.

Чтобы продолжить, пришлось прокашляться.

— Я пришел не просто так. У меня есть предложение.

Надя насторожилась. Свела брови к переносице и легонько кивнула.

— Я слушаю.

Тимофей пробежался взглядом по острым скулам, сдерживая мгновенный порыв поддаться вперед и коснуться лица пальцами. Опустился чуть ниже к губам, которые вот уже несколько недель не мог поцеловать, и сглотнув, снова вернулся к глазам.

Зудящую ладонь сложил в кулак.

— Я скучаю, Надь. Дико. Мне тебя не хватает.

Надя открыла шуфляду, достала широкую атласную ленту и, размотав ее, отрезала кусочек. Обернула вокруг цветочных стеблей и веточек, что держала в руках и завязала бант.

— Это не предложение, Тим, — сняла со стены с инструментами небольшой секатор и выровняла длину цветов.

— Согласен, — а он шагнул ближе.

Среди десятка запахов мгновенно смог уловить ее: нежный, изысканный, смешанный с запахом туалетной воды, цветов, волос и тела. Вдохнул, на максимум раскрыв легкие, чтобы унести частичку с собой. А затем дома вечером еще долго наслаждаться его отголосками.

— Подари мне один вечер, Надь. Хочу пригласить тебя в наш ресторан.

— Есть повод? — легкий румянец окрасил бледные щеки. Тим улыбнулся. Он знал, сейчас Надя просто вредничает. Отказала бы, если бы не хотела, но не покраснела.

— Есть. Хочу угостить жену вкусным ужином.

— Ты не любишь тот ресторан. И готовят там отвратно. Твои слова, между прочим.

Надя подняла голову и посмотрела на мужа. Улыбнулась и у глаз появилась россыпь едва заметных лучиков морщинок. Тим обожал зацеловывать их, когда Надя, глядя в зеркало расстраивалась из-за, по ее мнению, слишком быстрого наступления старости.

— Зато ты его любишь. Хотя, не вижу причин для этого. Разве что десерты у них сносные.

— Твои все равно лучше.

— Я бы и дальше готовил их для тебя, Надь. Только ты не разрешаешь.

Он знал. Знал, что не стоит давить. Знал, что нужно дать ей время. Надю что-то беспокоит, что-то волнует до такой степени, что она оформила чертовы бумаги. И нащупав тонкую грань, которую она разрешила перейти, не стоило так напирать.