- Хорошо, - кивнул он и, пошатываясь, прошел к лестнице. Ноги дрожали, и еще немного посидеть было не лишним.

Кеттелин заново наполнила лейку и принялась обходить своих зеленых подопечных. Рукава были закатаны до локтя, и ее руки были хорошо видны – худощавые, даже жилистые. Рэйвен поглядел на эти руки и подумал о том, что она похожа на свои растения. Выступающие вены на тыльной стороне ладоней напоминали рисунок старой коры на стволах, худые пальцы – узловатые ветки. Только пышной листвы не хватало. Нет, все-таки она не была похожа на эти нарядные яблоньки в цвету или пушистые клены. Скорее – на обглоданную ветром сухую и кривую сосну на каменистом склоне. Мертвую сосну.

- Я позабочусь о них, - вспомнив вдруг, на чем прервался их разговор, сказал Рэйвен.

- Что? – вздрогнула Кеттелин, увлекшаяся работой.

- Я позабочусь о них, когда Вас не станет, - пообещал Рэйвен. – Только Вы научите меня.

- Конечно, - улыбнулась Кеттелин, подходя к чану, чтобы набрать новую лейку. – Вы ведь надолго здесь, я правильно понимаю?

- Я бы сказал «нет», но, пожалуй, стоит сказать «да», учитывая наше разное отношение ко времени, - сказал он.

Кеттелин не сразу поняла, о чем он. А поняв, уточнила:

- Что для Вас означает «надолго»?

Рэйвен задумался.

- Смотря, о чем идет речь, - ответил он. – Если о работе, то лет пятьдесят – это, пожалуй, долго. Спустя пятьдесят лет я бы попросил меня заменить.

- Ну, меня-то точно придется заменить, когда мне стукнет восемьдесят, - фыркнула Кеттелин, возвращаясь к поливу. – Увы, восемьдесят лет для смертных – это начало не совершеннолетия, а глубокой старости. Не уверена, что вообще доживу до этого возраста.

- Сколько Вы живете? – сочувственно спросил Рэйвен. – Я как-то привык думать, что уж век-то смертным дан.

- Век? – Кеттелин громогласно рассмеялась. – О чем Вы, Рэйвен? Мне едва перевалило за тридцать, а я уже вступила в пору увядания. Конечно, по мне этого еще не видно. Но, поверьте, я чувствую, что вершина пройдена, и впереди лишь спуск в никуда. Еще с десяток лет активной жизни, и я начну разваливаться. Сначала телом, а потом и разумом.

Улыбка медленно сошла с ее лица, будто смытая водой. Кеттелин отвернулась и пошла к следующей лавке, уставленной глиняными плошками.

- Вы, смертные – удивительные создания, - сказал Рэйвен, тронутый до глубины души неожиданной искренностью ее ответа. – Мне было бы очень страшно жить, зная, как быстро утекают отпущенные годы. Требуется огромное мужество, чтобы противостоять панике из-за подобных мыслей.

- Дурость требуется, - ворчливо ответила Кеттелин. – Дурость, импульсивность и необразованность. Чем меньше думаешь, тем легче жить. Пей, бей, плодись и веселись – и никаких дурных мыслей. В этом вся наша суть.

- Мне почему-то кажется, что это не про Вас, - осторожно заметил Рэйвен, глядя, как ее движения наполнились резкостью и раздражением.

- Ну, кто-то же должен в этой стране думать за всех остальных, - ответила она, но спохватилась и недовольно покосилась на посла Эльдара, невольно (а может, и нет) толкнувшего ее на излишнюю откровенность. – Народу позволительно ни о чем не думать и делать то, что хочется. Мне и моей семье – нет.

- У нас также, - поторопился тоже в чем-нибудь открыться Рэйвен, чтобы загладить очередную свою неловкость. – Отец лишил меня наследия из-за моего слабого здоровья, но я все равно обязан вести себя, как и другие члены семьи Лаард. Я потому и напросился послом в Шаттергран, что хотел немного… подышать вольным воздухом.

- Ну, этого здесь предостаточно, - фыркнула Кеттелин. – Вам надо подружиться с моим братом – он просто мастер вольного поведения. Мастер делать и не думать.