– Чепухой? – моё сердце мгновенно проникается сочувствием к человеку, который, судя по всему, безнадёжно влюблён. В этом мы похожи. И Ржавый, неожиданно, становится ещё ближе. – Вы считаете чувства чепухой?

– Не хочу вас обижать, Алла Альбертовна, но да. И рад, что работаю на человека, который считает так же.

Так же? А как же ломаные льдины в его глаза и тихое «знаю»? Это чувства? Или я себе всё придумываю? Придумываю его? Сочиняю героя?

Вздыхаю и отворачиваюсь к окну, за которым проносятся вечерние городские пейзажи. Пытаюсь вернуться мыслями к своим проблемам. Нужно завтра навестить и мать и отца. Узнать, как они. Не надо ли чего.

Асхадов утром сказал, что заплатил за обоих. А ещё раньше говорил, что не помогает чужим, потому что не благотворительный фонд. Значит, я каким-то образом умудрилась попасть в круг своих? Я, по-прежнему, не понимаю, зачем нужна ему? И нужна ли вообще? Если чувства он считает чушью и розовой шелухой, то предполагать их как главный мотив – глупо?

Что же тогда? Жаль, я не могу переговорить сейчас с мамочкой. Рассказать ей всё. Спросить совета.

Что если я для Асхадова – игра? Изощрённая месть моей семье за то, что отец делал в отношении его семьи? Хотя… тогда он должен был дорожить этой самой семьёй, Ибрагимом, которого нагревал мой отец? А папа сказал, что он уложил всю свою семью по пути к креслу директора холдинга. Отец у меня, конечно, вышел из числа доверенных, но всё же его слова посеяли в душу семена сомнения…

Когда мы добираемся к дому, темнеет окончательно.

Иду в свою комнату, снимаю одежду, принимаю ванну, всё ещё размышляя о случившемся. Успеваю даже поплакать под струями воды. Мне сложно, так сложно. И страшно…

Переодеваюсь в лёгкий, светло-зелёный пеньюар, который красиво оттеняет мои тёмно-золото-медные волосы и белую кожу с россыпью родинок от шеи к плечу. Маленьких. Аккуратных. Как звёзды.

Прикрываю глаза, касаюсь себя рукой и представляю, что по коже скользят его губы – ниже, требовательнее, горячее…

Ах…

Спать не получалось. Слишком будоражащие картинки крутились в голове.

Я хочу его.

Даже врать себе не буду.

Так сильно хочу.

А ему – не нужна.

Проворочавшись некоторое время, я всё-таки встаю и иду в гостиную. Забираюсь на диван с ногами. Смотрю, как сквозь занавеси, дробясь, на пол льётся лунное серебро.

Что теперь будет со мной? Что принесёт мне замужество? Ведь известно же – насильно мил не будешь. А меня отец буквально навязал Асхадову. Меня и ворох проблем.

Почти в прострации слышу, как открывается входная дверь. Вскакиваю, бегу навстречу.

Он ведь сказал ждать. Я ждала.

Подбегаю и… сразу напарываюсь на тёмный, какой-то нечеловеческий взгляд. Замечаю, что безупречный костюм запылён и порван, на рубашке кровь, руки сбиты…

– Алла, почему ты не послушала меня? – голос звучит низко, хрипло, будоражаще. В нём нет льда, зато есть угроза. – Я ведь сказал тебе: ложись спать. – Продолжает он, надвигаясь, всё ближе, опаснее, неотвратимее. – Напрасно ты осталась.

Хватает меня, впечатывает в стену и впивается в мои губы диким голодным поцелуем.

Клеймит меня.

Пожирает.

Трахает в рот.

Одна рука до лёгкой боли сжимает волосы у меня на затылке, другая – обвивает талию, заставляя меня выгнуться, но при этом прижаться бёдрами к нему и чувствовать…

Как он возбуждён.

Как щедро одарила его природа.

Как он хочет меня.

И я…и я хочу…

Отвечаю жадно, путаюсь пальцами в волосах. Они оказываются шелковисто-жёсткими. Соскальзываю на плечи – широкие, каменные – цепляюсь за грубую ткань пиджака.

Мне хочется, чтобы он подхватил меня под бёдра и потянул вверх. Хочется насадиться на его член до упора. Хочется стонать ему в рот его красивое имя…