Барх сначала внимательно разглядывает фото с изуродованным пацаном, а потом оттягивает от себя, как что-то радиоактивное.

– Сбегай, покрестись, пока тебя не прокляли, – Зефирка кивает на окно.

Раздается звон колоколов неподалеку. Я укоряю ее глазами. Все стебется надо мной.

Она отбирает блокнот у Барха и вглядывается, приближая фото к лицу максимально.

Да, неудобно, когда нельзя позумить10.

– О, это же Брусевич, – Зефирка округляет глаза и ахает. – Блин. Крипово немного.

Меня это совсем не обнадеживает. Я беру фотографию и еще раз ее рассматриваю. Что пытаюсь понять? По глубине прокола, насколько Воронцова ненавидит человека на фото?

– А кто он?

– Тот самый, – Зефирка понижает голос до заговорщического и оглядывает нас с Бархом попеременно, – которого якобы ректор отчислил по жалобе дочери.

Так и знал.

– А за что? – я хмурюсь, уводя взгляд. Страшно смотреть на чувака с выколотыми глазами.

– Ну, как обычно, дела амурные, – Зефирка разводит руками и поджимает губы. – Бабы мужика не поделили. Кажется, обе, Яна и Уля запали на Матвея, а он, тоже мутный тип, то с одной, то с другой. Непонятно, короче, они же втроем дружили.

Моя ситуация ухудшается. Элина медленно уплывает за горизонт. Мне теперь ни с кем нельзя будет мутить до выпускного, даже если я Вована в хорошие руки отдам.

– А подругу эту не отчислили? – Барх опережает меня с вопросом.

– Ее нет, – Зефирка смотрит не на меня, а сквозь. Думает. – Странно, конечно. Я бы на месте Воронцовой лучше от соперницы избавилась, а не от парня.

Мы с Бархом усмехаемся. Она не способна на такое зло, даже если захочет кому-то причинить вред, оплошает по несчастливости своей.

– Бля, – это короткое слово лучше всего передает всю тупиковость моего положения.

Я сокрушительно опускаю голову и протираю лицо ладонями.

– Ты же вину загладил? – у Барха в глазах зреет беспокойство. А в моих, я уверен, сейчас закипает отчаяние.

– Хуже. Я ей в женихи записался. Точнее, в зятья ректору, – и смачно прикладываю себя ладонью по лбу.

Сладкая парочка ржет. Долго и на всю библиотеку, невзирая на суровый взгляд Регины Антоновны.

– Киров, утихомирь своих дружков, – орет она почему-то на меня.

Но те сами затыкаются.

– Извините, Регина Антоновна, – отвечает ей Барх. – Мы тут изучаем природу смеха.

– Знаю я, что вы там изучаете, – ворчит она уже тише и снова прячется за администраторской стойкой.

Мы все втроем переглядываемся и вжимаемся в кресла.

– Так, давай по порядку, – шепчет Зефирка, щурясь от смеха. – Как ты до этого докатился?

Я набираю побольше воздуха в легкие и рассказываю им всю историю от начала и до конца. Зефирка с Бархом уже в процессе хохочут. И после тоже хохочут. В этот раз тихо, закрывая рты руками, чтобы Регина Антоновна опять не возбухала.

– Проржались? – я перевожу взгляд с Зефирки на Барха и обратно.

– Мда, Димуль, – громко цокает она, разглаживая ладонью фотографию несчастного Брусевича. – Ты, как всегда, – сначала делаю, потом думаю.

Мне остается только плечами пожать. Да, я такой.

– Ну все уже сделано. Настало время думать, – взмахиваю рукой и смотрю на них. Они на меня. Мы все по очереди хлопаем глазами. Ни в одном глазу я не вижу, чтобы закралась идея, хотя бы искорка.

– А что тут думать? – говорит Барх. – Теперь придется каждый день ее на руках носить.

Бля. Я совсем не то хотел услышать.

– Да не расстраивайся так, – Зефирка тянет руку к моему плечу, но не дотягивается. Я специально приближаюсь, чтобы она меня погладила. – Авось она тебе понравится.

– Еще и диплом получишь в качестве приданого, – добавляет Барх.