Она, кстати, легкая очень. Весит меньше, чем выглядит. Только многослойность одежды придает ей объема.

– Нормально мне! Поставь на место! – Воронцова вроде дрыгается, но при этом сама вцепилась крепко и прижимается.

– Без паники. А то я тебя не донесу.

– И не надо! Сама дойду. Поставь меня, – она опять вертится и махает одной рукой в воздухе, энергию впустую тратит, причем не только свою. Мне же так тяжелее.

Рюкзак с пакетом еще между нами. Что-то острое впивается в мою грудину, и Воронцова вольно или невольно вдавливает это в меня. Все жмется. Обеими руками обхватывает мою шею.

Ее лицо очень близко. Мы практически щека к щеке теперь. Иногда даже касаемся друг друга. И эти касания шпарят.

По ее учащенному дыханию я понимаю, что не один волнуюсь. Хотя слышу только собственное сердце. Оно уже в ушах пульсирует.

Добравшись до подъезда, я останавливаюсь и смотрю на Воронцову, не выпуская из рук.

– Открывай, – киваю на рюкзачок, имея в виду ключи.

– Дальше сама. Отпусти, – уже не орет, а цедит она.

– Нет, – уверенно качаю головой. – Я джентльмен до мозга костей. Донесу до двери. Давай не тормози. Чем меньше будешь сопротивляться, тем быстрее я тебя отпущу.

Она зажимает зубами нижнюю губу. Кажется, сейчас куснет, и сок потечет. Я бы его слизал…

Стоп! Встряхиваю головой слегка, так, чтоб она не заметила или не придала этому жесту значения. Напоминаю себе, что она ректорская дочка. А у меня просто жесткий недотрах, его легко можно снять рукой.

Пока она роется в рюкзачке, я слежу за автомобилем, который паркуется неподалеку, лишь бы не залипать на ее губы. Потому что они очень близко. Все еще борюсь с желанием их облизать и вынужденно облизываю безвкусные свои.

Пищит сигнализация. Я бросаю взгляд на звук. От машины к нам идет высокий седовласый мужик в коричневом пальто. Лицо наклонено. Но он чувствует мое внимание и поднимает его. Воронцова замирает и ахает. До меня едва долетает ее шепот:

– Папа…

Пиз-дец.

Руки сами опускаются, и Воронцова буквально из них вываливается.

Основание подо мной исчезает, и я грохаюсь вниз. Хорошо, что держусь за шею Кирова. Поэтому падаю на ноги. От боли тихо взвываю, но быстро возвращаю себе нормальное лицо, ибо папа уже таращит на нас глаза. Сразу сужает их и усмехается:

– Могу поздравить молодоженов? Вы прямиком из ЗАГСа?

Я выдыхаю и жмурюсь на мгновение. Стыд оседает на щеках сажей. А внутри меня все клокочет.

Ну и кретин же, этот Киров! Чертов джентльмен! Мне сейчас очень хочется, чтобы папа отчислил его моментально. В сию же секунду. Пинком под зад выгнал из академии и велел не возвращаться. И я бы ему добавила прощального пенделя.

– Поэтому, Яна, тебя на занятиях не было?

Черт, я забыла ему написать.

– Согласен, причина более чем уважительная, – папа опускает смешливый прищур на куртку, в которой я все еще хожу, и перебрасывает его на Кирова за мной.

Я тоже оборачиваюсь и вижу, как тот стоит истуканом, с распахнутыми глазами и сжатыми челюстями. В шоке.

– Пап, ты не так все понял! – выставляю обе ладони торопливо и трясу головой.

– А как это понимать? – папа вскидывает густые брови. Маленькие глаза расширяются. – Кавалер несет тебя на руках домой, никак жениться собрался?

Я чувствую, как он пригвождает Кирова взглядом. Мне мерещится, что тот аж плавится от этих слов. Киров в одной футболке, но дрожит, кажется, не из-за холода. Мы с ним переглядываемся. В красных глазах стынет ужас. Он о чем-то меня громко спрашивает без слов. Или молит.

– Пап! Да не так все! – я делаю полушаг вперед. Больная нога сразу напоминает о себе и останавливает меня.