До самого обеда мы просидели вместе на диване, завернувшись в большой вязаный плед, местами протёртый, доставшийся от бабушки Сорина в первые годы нашей дружбы. Он рассказывал о поездке, а я даже не слушала, выхватывая некоторые слова и названия и изредка подавая знаки. Теперь-то я понимала слова матери о странных отношениях между мной и другом. Кто бы мог поверить, что за столько лет, проведённых бок о бок друг с другом, мы ни разу не подумали ни о чём более серьёзном, чем простые объятия. И мне так не хотелось лишаться и их.

Рабочие будни, как и всегда в это неспокойное, почти предпраздничное время, наполнялись многоголосьем. И начиналась эта человеческая какофония сразу, как только я попадала в общественный транспорт. В плохую погоду, когда валил мокрый снег или свистел ветер, до работы я добиралась автобусами: сначала садилась в первый попавшийся, проезжала пару остановок, а дальше пересаживалась на следующий, чтобы спустя минут пятнадцать выскочить в сотне метров от больших широких дверей старого дома, на первом этаже которого располагался офис. И уже в первом, зачастую полупустом автобусе, со всех сторон в меня летели голоса: кто-то угрюмо переговаривался между собой, сетуя на вялость, недосып или бессонницу; с центральной площадки раздавался неутомимый смех школьников, то ли опаздывающих в школу, то ли, наоборот, пытающихся попасть туда раньше других; почти каждый раз мне встречался темноволосый парень с длинной косой чёлкой, самозабвенно подпевающий музыке в наушниках. Иногда мерный гул, обозначающий утро, разрезал голос из динамиков, объявляющий остановку, и тогда я словно просыпалась, поглядывала через пассажиров в окно и проворно выбегала на промозглую улицу. Изо дня в день, всю осень, и зиму, и весну, и даже лето.

А в офисе, после другого автобуса, чаще всего – молчаливого, меня ждало каждодневное испытание, которое, однако, начиналось вполне дружелюбно с приветствия охранника.

И в этот слишком холодный понедельник всё складывалось, как и обычно.

– Доброе утро, – отозвался со своего законного места представитель охранного бюро, облачённый в форменный чёрный костюм.

Я кивнула ему в ответ и улыбнулась: за те пару лет, что он здесь работает, уже привык к этому моему молчаливому жесту. Скинув пальто в раздевалке и переобувшись в удобные лёгкие полутуфли, я вышла в коридор, стараясь поскорее добраться до рабочего места. Обозначенная на прошлой неделе перестановка кадров меня и обрадовала, и испугала, а ещё именно она вызвала бурю негодования в соседнем отделе. И немного повоевав, эта самая буря ушла на выходные, обещая вернуться с новыми силами.

Мой стол, приютившийся около окна, был так же чист, каким я его оставила в пятницу. Быстро включила компьютер и погрузилась в чтение документов, во всяком случае, попыталась сделать вид, что крайне занята. В таких случаях меня тревожили только по важным вопросам, казалось, что коллеги думали, будто я не могу слышать, а не говорить. Сквозь шелест бумаг и поскрипывание ручки, можно было разобрать лёгкое перешёптывание в противоположном углу комнаты. Как только оно оборвалось, раздались нерешительные шаги, затихшие около моего стола. Я подняла голову и увидела свою непосредственную начальницу: милую даму лет пятидесяти с классическим каре, окрашенным в ядовитый чёрный цвет. Она улыбнулась, сдобрив несколько страдальческое выражение лица явно читающимся извинением.

– Николетта, доброе утро!

Я кивнула в ответ и выжидающе посмотрела на неё.

– Твой перевод утвердили… – она чуть замялась, видимо, подбирая слова, отвела взгляд, вздохнула. – Мы можем помочь тебе перенести вещи. Если ты переживаешь что… Что тебе будет нелегко наладить контакт с ребятами… Там новый руководитель отдела пришёл, всё утро наводит порядок, – голос её стал тише, – по виду довольно неплохой парень. Приблизительно твоего возраста! Ну ведь в самом деле – с твоей квалификацией надо расти, а не сидеть тут с нами…