Концы его невероятной длины усов были заброшены за плечи, а вместо трубки он курил обычные сигареты. Я же, еще на корабле Дядюшки Сэма был вынужден бросить курить и теперь уже сознательно удерживался от того, чтобы не начать снова. Хотя иногда и тянуло.

– Хай, Рома! – помахал он мне рукой, присаживаясь к костру. – Слышал я, что скоро будет у тебя свой джуз. Прими и меня с моей Фанни. Нарожаем мы множество детей, породнятся они с твоими, то-то радость нам будет. А?

Лихо же тут разносятся слухи. В отличии от меня он явно уверен в том, что корабль я себе добуду…

– И на добычу возьми меня, – словно прочитав мои мысли, продолжал Гойка. – Ведь ты знаешь, нет в таборе равных мне в штурманском ремесле. А в драке – тем более. А?

Я неопределенно пожал плечами, но Гойка словно бы и не замечал мою неуверенность.

– А как узнал я об этом деле, так и захотелось мне спеть для тебя одну старую-старую песню, которую показал мне еще мой дед. Приготовься же слушать, это длинная песня. А называется она «Баллада о джипси Бандерасе и о том, чего у джипси нельзя отобрать».

«С чего начинается Родина», – пронеслось у меня в голове, а он замолчал и стал, бренча по струнам и трогая клавиши темброблока на корпусе, менять окраску звука. Наконец он что-то выбрал, замер и уставился на огонь. Затем ударил украшенными дешевыми перстнями пальцами по струнам и стал мелко и ритмично перебирать их. Гнусавостью звучание его инструмента напоминало индийский ситар, а мелодикой – испанское фламенко.

Ляля, развесив белье на веревки, подсела к нам. До сих пор я не перестаю удивляться этим кострам на корабле! Жгут древесные поленья, стоят которые безумных денег. Сжигают кислород, из-за чего регенераторам приходится работать с двойной нагрузкой… Но «красиво жить не запретишь». Без этого они, понимаешь ли, не чувствуют себя джипси!..

Целью долгой гойкиной увертюры было не привлечение слушателей и даже не введение их в нужное эмоциональное состояние. Насколько я понимаю, а я уже не в первый раз слушал его, Гойка сейчас занимался чем-то вроде самогипноза или медитации, и только после этого он мог петь по-настоящему.

И вот зазвучал его голос:

Это, как Гойка и обещал, действительно была чертовски длинная и крайне поучительная песня. Сперва по смыслу она напомнила мне песенку про капитана, в которой «он краснел, он бледнел, и никто ему по-дружески не спел…» Бандерас, как и тот капитан, влюбился и пропал… Нюансов дальнейшего сюжета я, отвлекшись на собственные посторонние мысли, не уловил, но к концу почему-то все умерли. Как и почему конкретно – не знаю, пропустил мимо ушей, но мораль сей басни была такова: свободу нельзя менять даже на любовь.

Собравшиеся возле нашего костра соплеменники рыдали, как один, сраженные вдохновенным гойкиным вокалом. Я тоже, чтобы не оскорблять их чувств, сделал печальное лицо. Хотя подобный сюжет помню еще по уроку литературы седьмого класса, когда мы проходили рассказ Максима Горького «Макар Чудра». А потом по этому рассказу был поставлен упомянутый уже мной фильм «Табор уходит в небо». И так как я раза три его видел, катарсиса от песни не случилось, и я не смог выжать из себя ни одной слезинки. Это при моей-то сентиментальности. Но зато я извлек из этой ситуации некую науку: всё в этом мире меняется, кроме анархических цыганских идеалов.