Никогда прежде Марго не приходилось ломать кости. Ушибы были – это да. И вывихи случались, и растяжения – без этого «счастья» профессиональный спорт, увы, невозможен. Но от переломов Бог миловал. Ровно до того самого дня.

Сидя на грязно-розовом резиновом покрытии, Марго ревела в голос. И не от боли, хотя больно было до черных кругов перед глазами. От безысходности и обиды на злую судьбу, снова, в который уже раз, подставившую ей подножку. За слезы было стыдно, но перестать рыдать оказалось решительно невозможно, чем больше девушка старалась сдерживаться, тем обильнее текли по ее лицу соленые реки.

Прибежавший на зов тренера Пал Палыч – штатный доктор Дворца спорта – объяснил ее истерику нервным срывом и, прежде чем заняться сломанным запястьем, сделал Марго успокоительный укол, после которого она превратилась буквально в сонную муху.

Перелом оказался сложным, пришлось даже делать операцию. Впрочем, в больнице девушка пролежала недолго – всего неделю, в конце которой ее, с прочно зафиксированной аккуратной шиной рукой, отпустили домой.

Хотя, если честно, к тому моменту ей было уже все равно. Накануне знающий о ее состоянии здоровья из первых рук Федор Николаевич поставил Марго перед фактом: к грядущим соревнованиям пока будет готовиться другая спортсменка, а значит, ее шансы поехать через год на Олимпиаду стремятся к нулю. Мол, слишком большие ставки, времени совсем нет, сборы стартуют через две недели, а Марго кость сращивать минимум месяц, а затем еще трижды по столько же руку разрабатывать. Так что ловить тут нечего, и сантименты разводить, помня о прошлых ее заслугах, никто не будет. В общем, это спорт, детка. Отдыхай, ты свободна.

В квартиру возвращаться не хотелось. Как они с отцом ни старались, это жилье так и не стало им домом. Особенно страдала от этого Марго, пыталась создать уют, вешала на стены картины, покупала всякие декоративные вещицы, но помещение все равно оставалось чужим. Не ее домом.

«Отцу хорошо, – злилась она периодически, – он здесь бывает в лучшем случае раз в полгода, все остальное время мотается по заграницам. Скоро, наверно, вообще появляться перестанет».

В этом была своя правда. Год назад родитель Марго почти совсем переселился в небольшой швейцарский городок, даже домик там приобрел, откуда и ездил теперь по гастрольным турам. В России он бывал проездом, московской квартиры избегал, предпочитая останавливаться у своей матери, Ритиной бабушки, в Суздале, и, как результат, дочери почти не видел.

Хотя вряд ли бы они много времени проводили вместе, даже живя в одном пространстве. Дни Марго были расписаны по минутам, порой ей самой казалось, что в ее жизни нет ничего, кроме тренировок, сборов, соревнований и снова тренировок – каторжного, изматывающего труда. А как иначе, если ты желаешь чего-то добиться?

– Как бы мне хотелось быть на ее месте! – не раз вздыхала мама, когда они с Ритой, сидя перед телевизором, по которому шел очередной теннисный матч, пили парное молоко из больших кружек.

Вернее, это Рита пила молоко, а мама неотрывно следила за ходом игры. Восклицала, нервничала, когда теннисистка, за которую она в этот раз болела, пропускала мяч, радовалась, если ее избраннице удавалось выиграть сет, а уж ежели та выходила победительницей, мама прыгала чуть ли не до потолка – в общем, вела себя как девчонка, и маленькая Рита в такие моменты смотрела на нее и восхищалась. Потому что в ее родителях – в маме особенно, – в отличие от родителей подруг, осталось так много детской непосредственности, что в их обществе Рита никогда не чувствовала себя ненужной, непонятой, глупой – ребенком, чьи проблемы и страхи яйца выеденного не стоят. От нее никогда не отмахивались, не говорили «потом» и «не сейчас», и «что ты пристаешь со своей ерундой», для нее не жалели времени, улыбок, объятий, и детство ее было самым счастливым.