Наше время

Алексей справился с замком и распахнул дверь. От ее скрипа у Рады по спине пробежал холодок. Кажется, именно эту дверь она видела во сне. Да и крыльцо было точно такое же – полукруглое, огороженное балюстрадой со столбиками, на которых виднелись трещины и плесень…

Рада замерла, всматриваясь в мрак открывшегося перед ней пространства. Она четко увидела лестницу справа от входной двери и какую-то белесую тень, скользившую по ней вверх. Словно кто-то торопливо, но в то же время осторожно поднимался по ступенькам, а потом Раде показалось, что она услышала, будто…

– Готов поклясться, так шуршали длинные юбки какого-нибудь накрахмаленного сатинового платья в веке этак восемнадцатом, – раздался над ее ухом изумленный голос Алексея. – Вы слышали, Рада?

Она удивленно посмотрела на него и заметила, что он смотрит как раз туда, где, как ей показалось, исчезла светлая тень. «Разве тень может быть светлой? – подумала Рада. – А если не тень, то что это?»

– Ничего, кроме скрипа двери, я не слышала, – не показывая эмоций, соврала она.

– Видимо, показалось, – пожал плечами Алексей и тут же с досадой добавил: – Ни черта не видно.

– На электричество не рассчитывайте – его здесь нет, – усмехнулась Рада и бросила взгляд на окна. – Если вы умеете работать гвоздодером, то можно попробовать снять с окон закрывающие их доски.

– Вы сомневаетесь в моих способностях владеть инструментом? – улыбнулся он.

– Мужчины в наше время стали очень уж изнеженными, – фыркнула Рада и, развернувшись, направилась к своей машине.

– Вам не те мужчины встречались, – крикнул Алексей ей вдогонку.

Она с досадой прикусила губу. В этом Иволгин, конечно, прав. Мужчины ей попадались не те. Сначала отец. Он был археологом-любителем, или тем, кого принято называть черным копателем. Ездил по стране, ковырялся в земле, а потом незаконно сбывал раскопанное: немецкую каску времен Второй мировой, губную гармонику, железные кресты, медали безвестно канувших в Лету советских солдат, старинные монеты, – все, что хорошо шло на нелегальном рынке. Рада в детстве этого знать не могла. Только видела, как отец приезжал на пару-тройку дней, а потом снова уезжал и пропадал неизвестно где неделями, а то и месяцами. А когда бывал дома, он постоянно скандалил с матерью, и вот после одного из таких скандалов отец уехал и уже не возвращался. Сначала она все допытывалась у матери, куда подевался папа, а уже когда выросла – поняла, что мама его попросту выгнала. Но поняла не сразу, а после того, как вышла замуж, кстати, тоже за археолога. Они прожили с Кириллом три года, когда однажды он привез домой простреленный череп. Как оказалось, солдатский. В тот день к ним в гости как раз заглянула мама Рады, и Кирилл начал горделиво демонстрировать свой трофей. Мать сначала побледнела, а потом раскричалась. Обозвала Кирилла последними словами. И Раду заодно, раз она мужу потакает. Тут Рада возьми и ляпни:

– А ты отцу сколько лет потакала?

– Дурой была, думала, ради тебя семью сохранить, а ты нашла точно такого же беспринципного, ни чем не гнушающегося типа!

С матерью Рада разругалась в пух и прах. Вслед за этим рассорились они и с Кириллом. Не столько из-за его черного копательства, чем он промышлял, вместо нормальной археологии, сколько из-за того, что Рада поняла: она у мужа не одна. Прощать Рада не умела. С Кириллом рассталась без лишних слов. А с матерью теперь лишь сухо здоровалась, когда им доводилось пересекаться на какой-нибудь научной конференции. В том, что ее брак с Кириллом пошел наперекосяк именно после того скандала, Рада не винила мать. Винила она ее в другом. В том, что та раньше не рассказала про отца, про то, чем он занимался, и что мать, будучи ученым-историком, выносить этого больше не могла. Рада до того дня ничего не знала о способе, которым и ее муж стал зарабатывать деньги: никогда прежде он в дом не приносил находок. Оно и понятно – обычно все оставалось на раскопе или складировалось в закромах института, спонсирующего раскопки. А если ты черный копатель, то руководства у тебя нет, и отчетностей нет, и обязанностей фиксировать и сдавать находки тоже нет. Вот Кириллу, видимо, и приглянулся человеческий череп, и он решил его за каким-то чертом принести домой.