Усмехаюсь, смотря на предводителя этого птичьего недоразумения, и надменно бросаю:

– Эй, ты, проваливай! А то шею сверну и пойдешь в суп.

Видимо, человеческую речь он не понимает, поскольку продолжает воинственно исполнять передо мной свой дикий танец. Замахиваюсь сумкой, чтобы согнать с него спесь, рассчитывая, что он позорно ретируется в сторону, но это воинственное чудо в перьях подскакивает и больно щиплется.

Морщусь. Черт! Хорошо хоть джинсы смягчили укус. Был бы в шортах, выл бы уже на всю деревню.

– Вот гад! – воплю и слышу за спиной звонкий детский смех.

Оборачиваюсь и замечаю у соседнего дома маленькую смеющуюся заразу с прутиком.

– Отгони их, – командую ей, но она отрицательно качает головой, так что тонкие косички колышатся, как ветки на ветру.

– Неа.

– Ты че такая дерзкая? Сейчас как поймаю и за уши оттаскаю.

– А ты попробуй-ка догони, – бросает она, цепляясь за меня своими черными глазами-бусинками, вот-вот готовая сорваться и побежать.

Хочу сделать рывок, но, оказавшись в гусином кольце, не могу двинуть за ней. Не по головам же!

Мелкая убегает, сверкая пятками, а я, решив, что встречу ее еще и проведу воспитательную работу, меняю направление и неожиданно замахиваясь сумкой, прорываю блокаду в месте, где собрались, вероятно, не такие безбашенные гуси. Вот только ненормальные птицы не оставляют меня в покое и преследуют, как врага народа, а гребаный предводитель снова умудряется ухватился за штанину, при этом больно прижать икру.

Продолжаю идти к дому, таща за собой упрямого гуся, обещая себе, что отомщу: выловлю его и съем.

Кто бы мог подумать, что птицы могут быть хуже собак!

Врываюсь в калитку, еле избавляясь от преследователей, и смотрю по сторонам, как бы здесь на настоящего пса не нарваться. В этот момент встречаюсь взглядом с волчьей мордой, которая тут же обретает остальные части тела, выскочив из конуры, и начинает устрашающе тявкать. Только в отличии от гусей, этот экземпляр на цепи и до меня ему не добраться.

– Хоть обтявкайся, – кидаю ему и поднимаюсь на крыльцо.

Стучу в дверь. Ни звука.

Открываю и зову:

– Анна Васильевна!

Снова тишина.

Вхожу в темное помещение и сослепа со света врезаюсь куда-то не туда, потому как на меня начинает валиться какая-то утварь. Еле успеваю прикрыть сумкой голову, чтобы не получить сотрясение мозга.

Когда все баки и кастрюли находят свое пристанище на полу, я улавливаю шаги, а когда глаза привыкают к полумраку, вижу объемную бабку.

Тяжелый взгляд, как сковорода в руке, с которой она меня встречает.

Вот так экземпляр!

В моем понимании, собранном из детских воспоминаний маминой мамы, бабушка – это божий одуванчик, а не карга с местным средством самообороны и убийственным взглядом.

– Ты кто таков?

– Дёмин.

– Ааа, Васькин внук, – она разворачивает свою тушу и жестом показывает следовать за ней.

Иду, глазея по сторонам. Да, антураж, конечно, специфичный. Не хватает только Бабы-Яги, Кощея и прочей нечисти. Ну ничего. Привыкну.

Хозяйка доходит до стола и садится на лавку, указывая глазами на соседнюю.

Послушно плюхаюсь и смотрю на нее. При свете, падающем из окна, баба Нюра не кажется такой страшной, как показалась там, в коридоре, но, судя по морщинам, залегшим на переносице, она явно скверного характера.

Молчу и наблюдаю, как родственница наливает заварку и кипяток из самовара и придвигает мне чашку.

– Как звать-то тебя?

– Дени.

Бабка давится чаем, потом смотрит на меня опять таким же душевыдирающим взглядом и произносит:

– Так, Дениска, давай потолкуем.

Чувствую, разговор мне не понравится, но вариантов нет. Автобусы из этой дыры только утром отправляются.