– Ты так уверенно и настойчиво говоришь об этой голове, будто она у тебя в портфеле? – усмехнулся Анцыферов.

– А в свой ты заглядывал? А то ведь наш друг Амон – большой шутник.

– Продолжим, – Анцыферов не пожелал больше говорить о голове. – Ты являешься жертвой другого преступления, я с тобой согласен. Но обвиняемый, или правильнее сказать, подозреваемый... Все тот же. Одно лицо. Сможешь ли ты правильно и справедливо, без предвзятости разобраться с тем, что произошло с тем недоделанным Шаландой, если дебош учинил человек, который так сильно напугал тебя самого? Нет, Паша. Нет. Ты не будешь заниматься этим делом. Я тебя отстраняю. Я не могу идти против требований. Ведь тебе и без того есть чем заниматься?

– Найдется.

– Вот и хорошо. В нашем городе, как утверждают некоторые газетчики, процветает коррупция, тебе не кажется? Приватизация, оказывается, не столь безупречна, как некоторым кажется... Взятки в особо крупных размерах, подкуп должностных лиц, поборы... На первый план выходят не отрезанные головы, а экономические преступления. Вот бы где развернуться, вот бы где показать себя начальнику следственного отдела, а, Паша?

– Экономические преступления, как ты выражаешься, обычно и заканчиваются отрезанными головами, Леонард. – Пафнутьев поднялся, подошел к двери, постоял спиной к прокурору, потом обернулся и подождал, пока Анцыферов оторвется от бумаг и взглянет на него. – Тебе сказать, чья голова будет следующей в целлофановом мешке?

– Береги свою, Паша.

– Учту. Но ты не ответил на мой вопрос... Когда мы с Амоном вели наши длительные и откровенные беседы в той ванне, в которую должна была стечь моя кровь... Он многое мне рассказал, Леонард. Ничего не скрывал. Так прямо и заявил... Спрашивай, говорит, начальник, все, что хочешь, спрашивай... На все твои вопросы отвечу, говорит, искренне и без утайки.

– И о чем же ты спрашивал?

– О тебе в основном беседовали... Очень ты ему нравишься. Но, говорит, есть у прокурора один большой недостаток, очень большой, прямо-таки нестерпимый...

– Какой? – Анцыферов смотрел на Пафнутьева без всякого выражения, он словно был в каком-то оцепенении.

– Слишком много знает, говорит.

– Что же в этом плохого?

– Тебе кажется, что в этом нет ничего плохого, а вот он сказал это с осуждением. Так сказать – чья?

– Ну? – Анцыферов сидел бледный, ухватившись пальцами за край стола.

– Ты угадал, Леонард, – ответил Пафнутьев и, не задерживаясь, вышел из кабинета.

Вернувшись к себе, Пафнутьев, сам того не заметив, запер дверь, старательно повернув ключ два раза. Убедившись, что замок сработал, направился к своему столу. И лишь тогда вдруг понял, что только что проделал.

И усмехнулся.

– Надо же, – произнес вслух, но не встал, дверь не отпер.

События последних дней убедили его в том, что на этот раз он столкнулся с явлением совершенно новым, доселе невиданным. Все предыдущее казалось чуть ли не детскими игрушками. Преступники прятались, скрывались, удирали, притворялись честными и порядочными, время от времени отсиживали свои сроки и возвращались. Здесь же... В городе обосновалась и действовала почти открыто не просто банда, а банда в полном смысле слова беспредельная. Причем с мощным прикрытием на самых верхних этажах городской власти.

Такого еще не было.

К примеру, может ли сейчас войти в прокуратуру тот же Амон со своими приятелями и разрядить в него обойму из пистолета? Может. Очень даже запросто. И ничто ему не помешает. После этого он спокойно выйдет через центральные двери, сядет в машину и уедет без превышения скорости. А может тот же Амон с теми же своими приятелями войти с автоматами и вообще расстрелять весь состав городской прокуратуры? Никаких проблем у него не возникнет. Нет сил, которые помешали бы ему в этом.