Он обернулся. Болезненное выражение исчезло с его лица. Более того, Али сосредоточил свое внимание на ней, как будто это она оказалась его мишенью, и Нари это ни капли не понравилось.

– Мне нужно сказать одну вещь, которую не вправе говорить тебе ни один Кахтани, но это должно быть сказано, и больше некому, – начал он. – Даже если Манижа не станет искать нас, даже если мы не вернем магию, мы не можем оставаться здесь. Мы обязаны вернуться, невзирая на последствия. Наши семьи заварили эту кашу, но они не единственные, кто будет ее расхлебывать. Расплачиваться придется десяткам тысяч ни в чем не повинных мирных жителей. И мы с тобой не имеем права закрыть на это глаза, какой бы заманчивой ни казалась перспектива.

Нари хотелось ударить его по лицу.

– Ты прав, ты не вправе говорить мне такое. Заманчивая перспектива? Так я эгоистка, раз не хочу умирать в Дэвабаде, когда я могу помогать людям здесь?

– Я не называл тебя эгоисткой…

– Считай, назвал. – В ней закипала ярость как на саму себя, так и на Али. Зачем она тратит время, уговаривая какого-то упертого принца джиннов оставаться с ней?

«Потому что ты хочешь, чтобы он был рядом», – раздался насмешливый и жестокий голос в ее голове. Потому что Нари не хотела жить в Египте одинокой, самоотверженной врачевательницей. Она хотела пить невкусный чай и листать книги вместе с тем, кто так хорошо ее знал. Она хотела полноценную жизнь, хотела друга.

Нари могла обойтись без Али. Она просто не хотела.

И это делало его слабостью. Нари слышала это слово голосом Низрин, голосом Гасана, голосом Манижи: Али был ее слабостью, как и все они, весь Дэвабад. Следовало и там продолжать жить так, как она всегда жила в Египте. Не привязываясь, не мечтая о больнице и о лучшем будущем. Просто выживать.

Небо резко потемнело, солнце ушло за пирамиды. Шелест речного транспорта и городской шум наполнили ее сердце нежностью. Все это вдруг показалось таким хрупким, что ей захотелось прижать Каир к груди и никогда не отпускать.

– Забудь, – заявила она. – Я не собираюсь тут распинаться, в который раз спасая тебя от самого себя. Хочешь умереть в Дэвабаде? Хорошо. Только без меня.

Нари развернулась, собираясь оставить его одного на крыше, но он бросился за ней вдогонку.

– Нари, она же придет за печатью…

Она оглянулась. Это была ошибка. Потому что умоляющий взгляд Али запал в тот уголок ее сердца, который Нари хотела в себе раздавить.

Поэтому она раздавила его.

– Тогда я рада, что отдала ее тебе.

Нари трясло от гнева, когда она убегала из ханаки. К черту Ализейда аль-Кахтани и его идеализм. К черту Дэвабад, обреченный, отравленный город, которому она пыталась помочь. В Великом храме уже было достаточно алтарей, посвященных Нахидам, принявшим мученическую смерть. Нари не собиралась пополнять их ряды.

Она не вернулась в аптеку. Пусть сначала вернется Али, соберет вещи и отправится в свое бессмысленное путешествие по Нилу. Может, когда он будет умирать от голода, заблудившись на берегах какого-нибудь безвестного ручья, он поймет, что нужно было к ней прислушаться.

И она ушла гулять по городу. Не вдоль берега реки, а в глубь людных каирских улиц, ведущих к холмам, через кварталы мигрантов. Нари не хотела покоя, к которому склонял полноводный Нил, приглашая к тихому созерцанию. Она хотела отвлечься на шумную человеческую жизнь и суету: детские игры и сплетни соседей. Обычную жизнь, которой она могла бы жить последние пять лет, но оказалась пешкой в опасных политических играх кучки мстительных, воинственных джиннов. Она шла, не обращая внимания на то, куда идет, в глубине души надеясь, что заблудится настолько, что к тому времени, как она доберется до дома Якуба, Али уже уйдет, и последнее звено, связующее ее с волшебным миром, будет разорвано.