Ну а для гранатометчиков условным знаком будет горящий крест, который должны были поджечь в поле одновременно с факелами на стенах. Доски для него заранее напилили из самой высокой сосны, основательно пропитав их смолой. Да еще Минька, узнав, что цвет у пламени желательно сделать с синевой, добавил туда чего-то эдакого. Ямку для него на самой вершине холма тоже выкопали заранее, метра в три глубиной, чтобы точно не выпал.

Дальше оставалась ерунда. Ночью подтащить крест, поднять, вкопать в эту яму и подпалить со всех концов разом. Едва вспыхнет тридцатиметровый здоровяк, как вступят в дело арбалетчики, дав залп по всем шатрам, что боярским, что княжеским, за исключением того, где находился юный Ингварь Ингваревич. С ним Константин собрался еще разок попробовать примириться. Удастся – нет ли, но убивать княжича он не хотел.

Да и с рупорами тоже не абы как – на самотек дело не пустили. Вначале князь с воеводой разработали текст, исчеркав не один лист, пока не утвердили окончательный вариант. Исполнителей подыскивали долго. Тут ведь простой бирюч не годится – помимо громкого голоса и четкой дикции еще и выразительность нужна, иначе должного эффекта не добиться. Из пяти десятков бирючей и самых горластых воев, которых им назвали сотники с тысяцкими, с превеликим трудом отобрали человек двадцать. С ними пришлось повозиться изрядно, прежде чем они уразумели, как именно нужно кричать.

А тут неожиданно выявилась новая беда – частые осечки у гранатометов. Минька, потупив голову, сокрушенно сознался, что здесь и он бессилен. При любом существенном перепаде ночных и дневных температур, который той же осенью доходит градусов до десяти, а то и пятнадцати, металл неизбежно охлаждается, после чего на внутренних стенках гранаты образуется небольшое количество водного конденсата, проще говоря – железо начинает «потеть». А раз оно «потеет», значит, порох моментально сыреет и не только не взорвется, но и гореть-то будет с превеликим трудом.

Пришлось призадуматься и над этим. Выход отыскался. Старый порох высыпали, заряды освежили новым, а чтобы перепада температур не возникло, каждый из арбалетчиков-гранатометчиков разоблачился до пояса, оставшись в одной нательной рубахе, и им эти гранаты примотали к груди.

Не забыли и про дальность выстрелов. Ну как заставить Ярослава с Юрием разместить свои шатры как можно ближе к стенам Коломны? А место им приготовить поудобнее, да проследить, чтобы они иного не выбрали. И снова земляные работы. Там, где надо, все выровняли, вычистили. Получилось любо-дорого. И опасаться Ярослав не должен: стрела из лука, пущенная со стены, нипочем не долетит – далековато. Холм же, да и прочие места, до которых не дотянуться гранатой, так изрыли, столько настряпали ям да бугров – какой уж там шатер поставить, того и гляди, ноги переломаешь.

Словом, потрудились на совесть, предусмотрев все. Ну и сработала их затея на славу, без единой осечки. И не скажешь, что это в общем-то была премьера, да и «артисты» все из новичков.

Дальнейшие их планы Вячеслав предусмотрительно подготовил. Один на случай поражения, другой – исходя из ничейного результата, если кровопролитная битва не закончится чьей-либо победой. Три последних составлялись воеводой для победы, из которых один при неслыханной удаче. Назвал его воевода, использовав слова песни: «Счастье вдруг, в тишине».

– Убери, а то сглазишь, – посоветовал Константин, не пожелав его даже обсуждать.

Вячеслав недовольно посопел, обозвал князя суеверным пессимистом, но послушался, убрал, переложив в другой карман. Вынул он его с торжествующей улыбкой утром, когда стало окончательно ясно, что все сработало так замечательно, что лучше некуда.