Да уж, кто бы это ни был, он мне явно не понравится. Опускаю голову вниз, а там… Обычный человек…

— Хватит дрыхнуть! — цокаю на сонно зевающую белку, словившую, видимо, от свежего воздуха, белочку.

— Ась? — приоткрывает пушистая зараза один глаз, затем второй.

— У нас ЧеПе, — демонстративно протягивая букву «е» вместо «э», хлопаю белку и снова смотрю на неприятного гостя.

Обычный мужчина лет пятидесяти, с лысиной и большим пузом. Глазки-бусинки, заплывшие жиром щеки и явно три подбородка.

— Господин, это всё, что есть, — раздается грустный голос мальчишки, чьего имени я до сих пор так и не знаю.

— Пять золотых? Ты смеешься? — рычит мужик, а мальчик только понуро опускает плечи и весь скукоживается. — Где эта паршивка Елинария? Пусть немедленно спустится, ну я задам ей.

— Это кого он паршивкой назвал? — вдруг полностью просыпается белка, шерсть ее топорщится от негодования.

Шустрая белка поднимается по тонкому убогому платью, царапая мою кожу своими коготочками сквозь нее, и, забравшись на плечо, устраивается там в боевой наблюдательной позиции.

— Госпоже плохо после инцидента, прошу вас, дела в таверне совсем плохи… — пытается в этот момент воззвать к чужой совести парнишка.

Мужик в ответ сплевывает на пол таверны, дает затрещину пацану и уходит, попутно выругавшись, упоминая почему-то родню этой самой Елинарии. Я же пылаю вместе с белочкой праведным гневом. Так и хотелось спуститься и надавать тумаков этому толстому жирдяю, который даже в проем двери не помещается, но здравый смысл держит меня на месте. Чую, после моей выходки ей может прилететь. Так что терпение, Ленка, терпение.

— Где эта Елинария? — возмущенно спрашиваю у белки, хотя знаю, что ответа не получу. — Совсем обнаглевшая, ты видала, как пацану досталась? Нормальная госпожа должна быть горой за своих людей.

Упираю руки в бока, подтверждая свои слова действием.

— Елинария — это ты, тупица, — закатывает глаза зверек. — Тебя Тиль так называл, пока тащил. Надо же, худющий, как смерть, а твою тушку-то дотащил.

И цокает, обводя мои телеса своим непритязательным осуждающим взглядом.

— А это что за пузо? Что захомячила, пока я в отключке валялась, а? Признавайся! — кидаю ответку этой наглой белке, на что она возмущенно фыркает и пищит.

Вижу, как ее усы смешно дергаются, и еле сдерживаю желание расхохотаться в голос. За этим следует оскорбленный взмах красноватым хвостом, за которым прячется насупленная мордочка.

— Да всего один желудь… — пыхтит белка, и только сейчас я понимаю, что даже имени ее не знаю. Она закатывает глаза на мой скептический взгляд. — Ну ладно, два, или три… А может, и пять…

— Можешь не продолжать, — хихикаю, щелкая ее по ушам. — Ты мне лучше скажи, как имя-то твое? И кто желуди тебе поставил, хитрюга? Своровала, поди?

У наглой пушистой вытягивается мордочка, затем она косит глазом вправо, после влево. И вдруг заваливается на спинку. Еле успеваю подхватить эту притворяющуюся сурикатом при виде орла прохиндейку, устраиваю на ладонях, как вдруг по лестнице поднимается с понурым видом мальчишка Тиль, как назвала его рыжая белка.

— Госпожа, — стонет он и смотрит на меня виноватым взглядом. — Простите, что не удалось собрать нужное количество золота. Но сегодня вечером я попытаюсь продать кастрюли, может, выручим оставшиеся пять золотых. Иначе дядька ваш не отстанет.

— Дядька? — спрашиваю с интересом, даже белка перестает притворяться и приоткрывает в любопытстве один глаз.

— Да, — печально кивает понурый мальчишка, мы вместе в это время преодолеваем ступеньки на второй этаж. — Господин Девин, брат вашего батюшки, пусть земля ему будет пухом, в последнее время совсем озверел… Ой, простите, госпожа, я не хотел оскорблять…